Миасский городской форум

Я множество раз ссылался воспоминания свего дяди, который ушел а армию в 1939году, а вернулся в декабре 1945
Тетрадка найдена его дочерью после смерти отца
Мы не знаем зачем он это записал
Мы не знаем, закончил ли он записи
Никто из ныне живущих вообще и не знал про их существование, а тех, кто может быть знал, спросить уже невозможно.
Посовешись с родственниками, решили, что записки надо предать огласке
Я обещал их опубликовать
Сегодня, в годовщину начала войны, наверное самое время
Публикую "как есть"
Сначала часть от начала тетрадки до начала войны
Курсивом и выделением отмечены авторскинпримечания на полях
**************************************************************************************

Струц Петр Степанович
1937 год
1937 г. Учусь в 9 классе. В классе 15 человек: Никуленко Н., Гриценко Афанасий, Гриценко Катя, Гриценко Антон, Гриценко Иван, Струэнзе, Левченко Федор, Левченко Мария, Логовик М., Федорова К., Киевский Василий, Смердова К., Трусова А., Шворень П.
Осенью в октябре судили отца и Шестака В. (завхоз в колхозе) за порчу зерна, не успевали сушить на сушилке, осень была дождливой. На 3 года.*
*Зимой 1939 г. ездили с мамой в Новосибирск к отцу. Он был расконвоирован, ходили по магазинам. Летом 1939 г. был досрочно освобожден.

1938 год. Зимой сняли с работы учителя истории Черткова Ф.Д., прислали Карасева, окончившего 10 кл. в Чулыме. Летом выслали в Германию учителя немецкого языка Ангельского Ивана Августовича, т.к. он был подданным Германии, имел немецкий паспорт и продлял его у немецкого консула.
Закончил 9 классов, учиться дальше не мог, надо помогать семье . Летом встретил в Чулыме Чулкова Федора Яковлевича. Я знал его, когда он учился в Ужанихе, жителя Алексеевки, где он был заведующим школы. Он предложил мне пойти учителем в Алексеевку. Я написал заявление, и в РОНО оформили меня. И был на конференции в Чулыме.
И я с августа 1938 г. был в Алексеевке учителем 1-го класса. В отсутствии Чулкова Ф.Я. замещал его и вел 4-й класс, где был ученик Соловьев , почти мой ровесник, ему 16 лет.*
*Осенью 1946 г. я встретил его в Чулыме. Он в чине капитана продолжал служить в армии. В столовой отметили с ним встречу.
В школе было 6 учителей: я, Коротков П., Жинко Ф.Д., Школьникова Т., Алексеева (жена Чулкова).Я получал за 1-й кл. 161 р., а за 4-й кл. 204 руб
Чулков Ф.Я., Коротков П.М. и я оформились учиться в Томское педучилище. Ездили в Ужаниху на консультации по математике, а в январе 1939 г. в Новосибирске во время каникул. Жили в вокзальной гостинице.
В августе по просьбе Короткова П. перевелся работать в Ужаниху. Сменялся с Кравцовой П., она вышла замуж за Короткова П.М. В Ужанихе мне дали 4-й класс в образцовой школе, где заведующей была Картавцева. Проработал месяц, а 1 октября вышел приказ о призыве в армию имеющих среднее образование. Киевский не сдал один предмет и не был призван, хотя рождения 1920 г. А я летом в Новосибирске за месяц занятий сдал все предметы и окончил Томское педучилище Новосибирского отделения
В армию были призваны Гриценко Афанасий, Гриценко Антон, Шворень П., Шевченко Андрей и другие, рождения 1919 вплоть до 1915 г. учителя Чулымского района. Ехали в одном вагоне. Выехали из Чулыма 7 октября 1939 года.
Приехали на ст. Харанор, не доезжая до границы с Манчжурией. В 602 с.п. 109 с.д., который находился в сопках в 3-х км от границы в палатках. Полк состоял из мобилизованных в ходе военных действий на реке Халкин-Гол. После окончания боев был отведен сюда. И были заняты рытьем котлованов для казарм и постройкой казарм.
Мы также были заняты рытьем котлованов и постройкой жилья для комсостава. Но уже жили в земляных казармах. Я с несколькими учителями Чулымского р-на зачислен в полковую школу (в основном, со средним образованием) с Толстиковым, Ивановым В.В. Я подал заявление о переводе в пулеметчики, и меня перевели в пулеметный взвод.
В январе 1940 г. были опрошены курсанты полковой школы и в полку Весь полк состоял из вновь призванных, старый состав мобилизованных демобилизован., кто может ходить на лыжах. Затем отобрали из полковой школы 13 человек (7 пулеметчиков и 6 стрелков) и направили в расположение 3-го батальона в 10 км от полка. Формировали батальон для отправки на финский фронт. Я пошел найти напиться. А когда возвратился к своим курсантам, то здесь уже построили их и я стал последним в строй. У меня спросили: кто – стрелок или пулеметчик? Я ответил: пулеметчик. И я оказался лишним, надо 6 стрелков и 6 пулеметчиков. Мне выдали мои документы и отправили в полк.
Прихожу в полк, все удивились моему возвращению. После окончания войны ни один из курсантов не вернулся в полк. Только красноармеец Жебин Он был прекрасным спортсменом. Один в полку на перекладине делал «солнце». прислал письмо из дома, что он остался без ноги, оторвало миной. И все в основном подрывались на минах. Так что на этот раз мне повезло.
Занятия по материальной части оружия и по уставам проходили в казарме, а стрельбы на полигоне в 3-х километрах от пади, здесь была избушка, где находились мишени и другое оборудование для стрельб. Здесь были 2 дежурных для охраны с весны. В апреле стояла теплая погода, ходили в гимнастерках и ходили в Харанор, где готовились к параду 1 Мая. 30 апреля пришли из Харанора, получили новую форму и фуражки. Я пошел в клуб на вечер и кинофильм. Затем услышали страшную бомбежку по земляной крыше клуба. Это был сильный дождь. По окончании фильма как только вышли из клуба с нас сорвало фуражки. Я не пошел на ужин в столовую. Оказалось, что она затоплена и кто пришел то выносили воду. Я лег спать. Проснулся один раз – темно, проснулся второй раз – снова темно. Оказалось, что казарма засыпана снегом. Дневальные откопают окна, через час их снова занесет. А на полигоне в избушке дневальный. Второго вечером не пустили из полка, так как уже начался сильный дождь. Днем политрук школы взял полвзвода стариков, надели противогазы, связались веревкой и пошли выручать дневального с полигона. Но не нашли, долина была занесена снегом. После снова пошли искать, но не нашли. Буря продолжалась 1-2 мая. В столовую кушать не ходили. Я один раз ходил, надел противогаз и по веревке от казармы до столовой дошел. Шинель пробивало ветром и снегом как легкую рубашку. Маска обледенела. Принес на отделение хлеб. Так 2 дня на сухом пайке и жили.
2 мая в 6 часов вечера прекратился ураган. В полку сыграли тревогу, все вышли с лопатами на розыски. В эти дни часовые были сняты со всех постов, кроме в штабе у знамени. Пока школа строилась подъехал трактор и привез нашего дневального, школе сделали отбой. А в третьем батальоне замерзли два красноармейца и лейтенант.
В эти дни многие шоферы были застигнуты в дороге, остановились, а были в летнем обмундировании. Многие простыли и летом лечились, т.к. у многих пошли чирьи по телу.
В мае был выпуск. Мне присвоили звание сержанта и направили в 3-ю роту 1-го батальона, командиром отделения Как командир отделения я получал 10 рублей высылал домой для оплаты за учебу Григория.
(Примечание ОЗ: Григорий - это мой отец. Ему тогда было 14 лет, а учеба в старших классах была платной)

Командир взвода мл. лейтенант Кравченко назначил меня вести политзанятия во взводе, т.к. сам не мог вести с 3-х классным образованием. Командир роты также мл. лейтенант Скачко. В конце года во взвод направили мл. сержанта Кучму. Он возвратился с финской войны, был ранен: оторвало палец на руке. Он был как вольноопределяющимся. Кучма стал моим помощником командира отделения, так как я вел политзанятия, затем оформился на курсы ПОПШ (полковую политшколу), а затем и на курсы младших лейтенантов. Как сержант я должен служить 3 года, а если я закончу курсы мл. лейтенантов, то через 2 года ухожу в запас мл. лейтенантом. Это была перспектива через год быть дома. Но этого не получилось.
В начале мая мы должны сдавать экзамены на звание мл. лейтенантов. На полигоне все приготовлено, сделана дымовая завеса. Но в это время подъезжает машина нач.штаба полка майора Глухова и он отменяет экзамены и мы возвращаемся в полк. А здесь уже идет бомбежка. Первой разгромлена библиотека, затем ОВС и др. Срочно готовится полк к выезду. (Якобы во львовскую область, так писаря распространяли слухи).
И полк начинает отъезжать. Часть нашей роты во главе с политруком уехали раньше. Остатки нашей роты и с нами ком.полка майор Бессонов выехали 1 июня 1941 г.
В январе 1941 года 10 дней провели в зимних лагерях в палатках, за 40 км от полка. На себе несли дрова. Померзли здорово. Говорили, что кто прошел эти лагеря будет жить 100 лет.
В 3-й роте каптенармусом (пом старшины роты) служил Иванов В.В., с которым до 1996 года поддерживал связь, он жил рядом на улице Гусинобродское шоссе.
Летом 1940 года я подал рапорт о направлении меня в Вольское авиатехническое училище. В августе меня отпустили. И я в середине августа выехал. По пути дал домой телеграмму. И в Чулым приехали отец ,Здесь я видел отца последний раз. мама с Валей. Пробыл сутки у Левых Тимофея, он женат на сродной сестре Фени Козициной. Он нас сфотографировал.
В Вольск приехал 25 августа. Но прием в училище закончен. За год здесь было 3 набора.
Объявили: кто желает ехать в Иркутское авиатехническое училище. И нас 12 человек согласились ехать туда одной командой. Сначала плыли по Волге до Куйбышева на пароходе «Гончаров», а затем на поезде. Я решил остановиться в Новосибирске, чтобы получить аттестат об окончании Томского педучилища. Аттестат получил в шк. № 12, где летом 1939 г. учился и сдавал экзамены Этот аттестат я выслал домой уже в ходе войны, и он дошел домой.
Когда пришли к военкому (коменданту вокзала) и сказали, что я отстал от команды (а билет был один и он остался у старшего по команде), то он ответил: «Как отстал, так и догоняй». Я нашел еще 2 таких же, которым ехать во Владивосток. И мы на следующий день через фартуки зашли в вагон, где ехали молодые лейтенанты в полки после окончания училищ. Но у меня сохранился литер по которому ехал в Вольск. Но на нем написано от Вольска до Харанора (а не от Харанора до Вольска как должно быть). Я этот литер на ст. Ельцова закомпостировал и проводник не могла меня высадить.
Приехали в Иркутское авиатехническое училище. Они в летних лагерях, в лесу в палатках, холодно, сыро. Кормили плохо. Началась медкомиссия. Меня погоняли от врача к главному: обнаружили расширение правого желудочка сердца и комиссовали. И я снова поехал в полк, в свою роту и свое отделение. А полк в это время уже выехал на укрепление границы с Манчжурией и я целый месяц был дежурным по казарме (сборной со всего полка).
Рота выехала 1 июня 1941 г. Куда? Мы не знали. Нас посадили в теплушки, закрыли окна и так мы ехали до Читы. И только в Чите мы могли выходить из вагонов. Состав состоял из теплушек и платформ с автомашинами (наш полк уже был мотопехотный) и танков. Когда проехали Иркутск, прочитали в газетах, что японская разведка сообщает о движении войск по железной дороге на запад. ТАСС опровергает и дает сообщение, что это одна дивизия меняет местонахождение. И наш эшелон несколько раз толкали вперед-назад. Но нельзя было скрыть это движение на запад. Приезжаем на станцию, а там уже стоят два воинских состава. Пока подходит нашему эшелону отправляться, а к нашему эшелону уже подошло 2 воинских. И так было до Новосибирска. В Новосибирске нам объявили, что будет баня. Иванов В.В. (он житель Новосибирска) отпросился у командира роты мл. лейтенанта Скачко, чтобы мы с ним сходили к его родителям. Мл. лейтенант Скачко во время отпуска заезжал к родителям Иванова. И он разрешил. Сообщать родителям, что мы едем, не разрешалось. Мы надели новую форму и приготовились к походу. Но видим, что повернули по новой дороге от Сокура и на ст. Инская. У нас появилось подозрение, что нас везут не на Украину, а в Среднюю Азию. В это время здесь уже была сильная жара, ехали в одних трусах, обливались водой. Когда подъехали к ст. Арысь, нам объявили, что здесь будет баня. Пока мы мылись в бане, в это время эшелон переформировали и направили головой на запад. Мы этому обрадовались, что поедем не на юг в жару. И через несколько дней, когда подъехали к городу Актюбинск в обед, остановили эшелон, все вышли из вагонов и нам объявили, что началась война и мы знаем, куда едем – это было 22 июня 1941 г.

А почему вы здесь это решили разместить, а не в так называемой, "вашей" ветке форума?

Очень похоже на военный путь моего деда.
Для него тоже война началась в 1939г с Халкин-Гола, а потом была финская. У нас до сих пор хранятся его карманные часы привезённые с Финляндии, говорил, что подарок, он очень их берёг и не расставался с ними никогда, нам не разрешалось даже трогать их. А потом 1941-1945г и ранение, с оставшимся осколком до конца жизни.
Дед очень любил вальс "На сопках Маньчжурии", когда приходили гости этот вальс звучал обязательно.
https://youtu.be/hw9MQCxdcGM

п.с. Обнаружила интересное совпадение. Возвращение Выборга и Крыма произошло через одинаковое количество лет - 23.
Если что историю знаю плохо и это для меня открытие.

От начала войны до плена (ОЗ)

У всех нас настроение было неважное. У нас перспектива демобилизации через несколько месяцев лопнула. Командир полка майор Бессонов сразу же на пассажирском поезде уехал к полку и дивизии на Украину, где уже в Бердичеве стояли дивизия и наш полк. В этот день я заступил дежурным по кухне.
Вечером после ужина в вагоне-купе собрались повара, пришел начштаба мл. лейтенант Макаров сели у перекладины открытого двери и обсуждали событие. Но повар Федоров организовал выпивку. Развел спирт, но сильной концентрации (градусов 60) и подал Макарову, а он передал мне армейскую кружечку, так как я сидел крайним. Я кое-как выпил и чувствовал, что это не водка. И быстро опьянел. Я залез на полку. В это время подошел комендант и спросил, кто дежурный по кухне. Федоров ответил «Я». «Почему на кухне много народа, немедленно всем удалиться». Я слышал это, как сквозь сон.
Но в ходе суматохи повара забыли налить воды в один отсек полевой кухни, где должны варить кашу. Утром, когда залили воду и заложили крупу, пошло в отсек техническое масло. Пришлось в обед раздать суп, а затем в тот же отсек заложили варить кашу. А это грозило серьезными последствиями, могло считать это как вредительством с тяжелыми последствиями для всех нас. Хорошо, что здесь присутствовал нач. штаба батальона мл. лейтенанта Макарова. На второй день нашли мастера и устранили течь масла. И угроза трибунала миновала. Я после этого дежурства пришел в свой вагон, как после болезни. Сутки не мог есть, только пил воду.
По приезде в Саратов эшелон стоял долго: комсостав сдавал багаж для отправки назад в полк, так как ехали на постоянное местожительство. В полку для охраны семей оставлен только один взвод под командой мл. лейтенанта Харитоненко из села Базово. Он до призыва в армию был секретарем с\совета в Ужанихе.
Во время отпуска Харитоненко женился на Боковой Кате. Я ее встретил здесь в полку.
После Саратова наши эшелоны направили не на Украину, а на запад, на Западный фронт, где с первых дней войны определилось главное направление наступления немецких войск на Москву.
29 июня мы высадились на ст. Рославль, в 120 км от Смоленска. Утром на электричках приехали из Смоленска жители с криками «Смоленска нет, уничтожен». Ночью наш эшелон двинулся в Смоленск. Мы увидели, что центр города выжжен зажигательными бомбами, стояли пустые коробки домов, разрушений не было. Нас направили в военные лагеря «Красный Бор», а затем под г. Орша. Здесь нас постригли наголо. И дивизию (а в это время прибыла та часть дивизии, которая уже была в г. Бердичеве) направили по тылам немцев к Минску.
Приехавшие с Украины (часть роты с политруком роты) рассказали, что 22 июня при движении дивизии на запад в г. Старый Оскол попали под обстрел жителей города, десанта немцев и освободившихся заключенных из тюрьмы (около 4000 человек). Заключенным сбросили оружие. И они захватили город. В город вошла часть дивизии и нашего полка, не вошел наш 2-й батальон ком. капитан Морозов. Он возвратил батальон в Бердичев за боеприпасами и начали освобождение города и части дивизии.
Мы на машинах с артиллерией и танками двинулись на запад. На второй день после обеда остановились на чистом поле. В это время увидели с запада появилось 10-15 самолетов. Все закричали: «Наши, наши». Эти «наши» развернулись и начали пикировать на нас. Это были «лапотники» «Юнкерсы» без убранных шасси. И начали бомбить небольшими бомбами и пулеметным огнем. Мы бросили машины на дороге и бежали к лесу, который был в 500 м. Юнкерсы гонялись за отдельными солдатами. Я с Кучмой легли вместе, видим: самолет пикирует на нас. Я крикнул: «Кучма, давай разбегаться!» Разбежались метров на 20 и в то место, где мы лежали, плюхнулась бомба. После ухода самолетов собирались часа полтора. Это была первая встреча с самолетами врага.
Когда нас обнаружили немцы в своем тылу, началась настоящая война. Нам сказали: «Надо продержаться до ночи, будем вырываться из окружения». Поздно вечером мы бросили все вещи: шинели, ранцы, остались только в гимнастерках и плащ-палатках. Нач. штаба полка майор Глухов надел фуражку, сел в первый танк и двинулись на восток. По шоссе не двигались, пережидали, пока немецкие войска пройдут, а затем мы пересекали шоссе и без дорог двигались на восток. Только через 2 суток перешли линию фронта. Ночью на машинах едем, а днем роем окопы и раза 2-3 отходим и снова роем окопы.
26 июня наша полуторка отстала от колонны и сломалась. Мы остановились в 25 км от Смоленска. Машину к вечеру починили и на ночь остались около понтонного батальона. Вечером в 10 часов наблюдали бомбардировку Смоленска. А с земли видно много было сигналов ракетницами по целям для бомбежки. Часов в 12 около нас выпущена была ракета, мы поднялись, поискали, но никого не нашли
Днем километрах в 2-х в рожь опустился парашютист, мы поискали, но не нашли. Возможно он выпустил ракету около нас
Окружили часовыми место сна. Спали на земле около ракитника. И всех предупредили, чтобы за линию охраны никто не выходил. Но часа в 2 ночи прогремел выстрел и крик. Все подскочили. В кусте за линией охраны стон. Оказалось, это боец моего отделения Тельнов был за линией охраны. Во сне завозился, а часовой выстрелил в него. Пулей как саблей разрезало бедро. Мы вызвали медсестру из деревни. Она наложила жгут. И мы на машине напрямую без дорог поехали в Смоленск. Дорогу показывал огонь в городе. В машине поехали я, помкомвзвода Поздняков, санитарка и один военный. В дороге Тельнов начал кричать, что очень больно. Медсестра ослабила жгут. Когда приехали в Смоленск в госпиталь, то нас не приняли – нет мест. Повезли в другой. Вышел врач, осмотрел раненого и закричал: «Почему ослабили жгут, вы угробили бойца». Медсестра сказала, что прошло больше часа и нога могла омертветь. Врач сказал, что теперь надо ампутировать ногу. Так мы понесли первую потерю. Затем нашли свою роту. И снова на машинах ночью едем, а днем роем окопы по 2-3 раза и отходим. В основном ездили по новой асфальтированной дороге Минск-Москва. Это широкое шоссе с 4-х рядным движением. Многие говорили, что ее построили, чтобы немцы быстрее дошли до Москвы. Ночью движение было без огней и много уже машин лежало в кюветах по обе стороны дороги. На наших глазах днем ударились 2 машины, одна была санитарная с ранеными. К концу июля движение замедлилось, т. как по обе стороны стояли и ремонтировались машины в 2 ряда. В это время над шоссе висел итальянский «костыль» воздушный разведчик и иногда сбрасывал на шоссе бомбы. Но движение не прекращалось.
Получили приказ поехать на кладбище и выручить танкистов из горящих танков. Танки (2) стояли метрах в 200-х от кладбища. Немцы вели огонь по них и по нас. За пулеметом лежал Губин, а вторым номером был Кротов (штрафник, бывший продавец военторга в полку, должны были судить, но война отодвинула суд). Кротов поднимался во весь рост, высматривал цели, Губин же боялся оторваться от щитка пулемета. И толи снайпер в отверстие щитка попал и прямо в висок. Мы его здесь же и похоронили. А танкистов так и не выручили.
Стояли мы на берегу реки Сож в оврагах, сыро. Немцы обстреливали нас из минометов. Командир роты приказал надеть каски и не вылазить из оврагов. Командир взвода мл. лейт. Кравченко кричит: «Не буду я лежать в оврагах, надевать каску». Он был туберкулезник. И через день его увезли на санитарке. Остался его чемодан с вещами. У меня порвались брюки. И я взял из чемодана его брюки . Что впоследствии чуть не сыграло трагическую роль. Мл. лейт. Кравченко я больше не видел.
чемодана его брюки . Что впоследствии чуть не сыграло трагическую роль.
В это время взорвали деревянный мост через реку. А затем со стороны г. Красный подходили танки, машины, пехота после боев в районе Красного, но переправиться не могли. Впоследствии я видел на дороге в Красный сотни разбитых машин – и немецких и наших, здесь шли сильные бои.
Мы на машинах объездили много по Белоруссии и по Смоленской области. Будучи на ст. Починок я отправил домой посылку, в которую вложил аттестат об окончании Томского педучилища и 3 комплекта по изучению японского языка. И удивительно, что посылка дошла домой целой. Аттестат впоследствии сыграл положительную роль в оформлении в институт, и в поступлении на работу.
В районе Орши мы перешли через Днепр и заняли оборону. В это время приказ: «Подготовить противогазы». А мы все это оставили на том берегу реки. Оставили одного у пулемета и побежали за противогазами. А у многих их уже не было, повыбрасывали, а в сумках носили хлеб, так как ранцы давно выбросили во время выхода с окружения. Прибежали на свои позиции и здесь новый приказ: отходить через реку на старые позиции. Все это ночью. Устали все до невозможности.
В середине июля у совхоза им. Ворошилова нас выстроили и объявили, ночью пойдем на восток (мы давно уже отрезаны от нашего фронта) взрывать немецкие танки. Выдали нам по гранате Ф-1 (лимонка) по пистолету и винтовки. Меня поставили в связующее звено между передовой разведкой и основным отрядом. Прошли несколько километров и вдруг нас осветили ракетами. Мы залегли. Через некоторое время я пошел вперед к разведке, но их не оказалось, я возвратился назад и здесь никого не нашел. Все успокоилось и я пошел вперед в деревушку. Здесь разбитые повозки, все разбросано. Я нашел немецкую фляжку, набрал в колодце воды в нее и пошел на запад к своим.
Вышел из селения и подхожу к небольшому ольховому лесочку. И слышу крик, мне показалось, что это «Стой». Я говорю: «Позови начальника караула». В это время раздается отчетливо «Хальт!» И я увидел немца, сидящего за пулеметом, каску. И у меня сразу пронеслась мгновенно мысль, что я могу сделать сейчас: граната в кармане, пистолет в гимнастерке, а винтовка в правой руке. А немец при окрике уже снял предохранитель на винтовке. И я мгновенно наклонясь влево бросился бежать, немец сделал вынос влево, но сильно, он выстрелил на уровне головы трассирующей пулей. Она у меня перед глазами пролетела, как мне показалось с кулак. Я побежал так быстро, что перескочил через лежащих под палаткой спящих немцев и через 50 метров упал на пахоте. Немцы несколько постреляли вслед и прекратили. Я пошел на запад в свою часть. По приходу узнал, что все возвратились, никаких подрывов танков не было. А у меня на всю жизнь осталось ощущение, что перед глазами пролетает светящаяся пуля. После этого снова приказ: наступать в западном направлении и нам будет оказана поддержка артиллерии. Но никакой поддержки артиллерии не было. Оказалось, что в то время как нас послали наступать, немцы сумели перерезать связь и чуть не захватили весь обед и пушки (с них успели снять замки), а большинство машин было захвачено. Мы стали пешей пехотой и отходили на восток в пешем строю. В конце июля мы держались в обороне километров 10-15 на правом берегу Днепра. Днем 28 августа при выползании из окопа я был ранен в левую руку. Мне помкомвзвода сделал перевязку и отправил пешком на восток в санпункт, т.к. машина с ранеными только уехала. Я пошел в полевой госпиталь вечером. И сказали, что если ночью отобьют переправу через Днепр, то отправят на восток. Но переправу никто и не отбивал. Утром я пришел на перевязку, только начал снимать повязку, а в это время конная артиллерия мчится около пункта, отступая на восток, санинструктор сказал: «Не снимай повязку, не будем делать».
И так перевязки ни одной не было сделано до самолечения листьями подорожника через неделю по совету одной женщины после удачного освобождения из лагеря под Смоленском.
В это время на правом берегу Днепра собрались 20 и 16 армии. Этот берег был чистым полем на несколько километров. Когда я пришел в лагерь раненых, то многие решили переплыть Днепр и уйти от наступающих немцев. И я решил также. Снял брюки, гимнастерку, связал в плащ-палатку, надел на левую руку и поплыл, гребя правой. Днепр в этом месте не очень широк, может метров 100-120. Я немного умел плавать. Это была Соловьева переправа. Когда на левом берегу стал одеваться, встретил солдата, с которым ехал из Вольска в Иркутское авиатехническое училище. Он был ранен в ногу, хромал. Когда мы одевались, а по берегу проезжала немецкая танкетка, которая вела огонь по реке: в это время многие бросились вплавь через Днепр. Многие и не умеющие плавать бросились в реку, надеясь с разбегу переплыть.
Мы, быстро одевшись, перешли через дорогу и в лес. Правый берег Днепра был заросшим сосновым лесом. И в это время мы увидели налет около30 немецких самолетов, которые бомбили 20 и 16 армию. Это описано в поэме «Василий Теркин» - берег левый, берег правый. Во 2 томе «Истории Великой Отечественной воины» во 2 разделе «Смоленское сражение» на карте показаны на правом берегу Днепра 20 и 16 армия, а после переправы на левом берегу: группа войск генерала Рокоссовского. Это все, что осталось от 2-х армий после сильной бомбежки и переправы через Днепр (Соловьева переправа). Мы втроем, взявшись за руки, пошли по лесу на восток. Шли медленно, т.к. раненый в ногу не мог быстро идти. Проходили через деревни и спрашивали, есть ли немцы, отвечали, что проходили. Шли мы двое суток. В лесу около одной деревни встретили подростков 15-16 лет. Попросили принести завтра гражданскую одежду в обмен на армейскую. Они пообещали. Мы залезли в копну ночевать. А утром, когда вылезли из копны, увидели немецкие пушки и фрицев. Они крикнули: «Ком, ком!»
Мы были без оружия. Нас посадили на машину и привезли на сборный пункт. Военнопленных обходил немецкий врач и осматривал раненых. Посмотрел мою руку, она уже распухла. Я спросил его «Арм век?» Но он ответил «Найн.»

Плен- "свобода" - лагерь (ОЗ)

Сидели под открытым небом, затем посадили на машины и повезли в лагерь (бывший лагерь заключенных, строивших дорогу Москва-Минск). По дороге немецкие солдаты останавливали машины и спрашивали и проверяли, есть ли комиссары и евреи. Меня несколько раз проверяли т.к. на мне были брюки с красными кантами (брюки командира взвода). Но когда снимал пилотку (а я был острижен), то говорили, что солдат и отпускали с допросом.
Лагерь стоял у соединения Киевского шоссе с Москва-Минск. Стояли бараки, где лежали раненые. Питания никакого. Я уже не ел с момента ранения. И по дороге до пленения кое-где жители давали кусочки хлеба. В лагере я пробыл 2 дня. Вдруг объявляют, кто гражданский и имеет документы или заключенные, или солдаты, но, наверное, не раненые, выходите за ворота. Я пошел в форме, но немец на воротах снял мою пилотку и крикнул: «Солдат» и отправил назад. Я пошел в барак к раненым и попросил обменять форму. Мне дали брюки танкистов – синие, вместо плащ-палатки фуфайку с короткими рукавами, фуражку вместо пилотки. А опухшую руку обмотал портянкой и снова пошел к воротам. Здесь уже другой немец стоял и он меня выпустил за ворота.
За время нахождения в лагере, а это было начало августа, стояла жара. Нас строили по 1000 чел., выводили за ворота, а рядом было большое болото. Мы заходили в него и пили воду, кто чем: кто банками, а кто пилотками. Заводили в лагерь, а там строили новую 1000 человек и вели в болото.
Когда я вышел из лагеря, то думал сразу на волю, но оказалось, что здесь строят колонны. Первая: у кого есть документы (гражданское население), вторая: заключенные, третья: военнослужащие. Я подумал, куда встать и решил присоединиться к заключенным, т.к. документов нет и похож на заключенного.
Нашу колонну возглавлял и вел настоящий заключенный, боевой. Но подходя к деревне мы бросились рвать капусту, рыть картошку т.к. все были голодные. Но со всех сторон началась стрельба немцев. Нас согнали в большой сарай и там провели ночь, размышляя куда нас направят. Утром посадили на большие машины и повезли в Смоленск. Сняли с машин и перешли по понтонному мосту через Днепр. Старший ходил в комендатуру. Затем вышел и сказал: «Переходите через Днепр и кто куда».
Я сразу бросился на развалины домов искать еду. Но нашел трудовую книжку на имя Полианчика Виктора Константиновича 1921 года, работника мелькомбината. Это мне и надо, т.к. немцы везде требуют папир (документы). И я постарался быстрее выйти из Смоленска. Я решил идти на север к г. Каспля. Из Каспли в нашем взводе служили двое: Киселев и Горынин. Они потерялись во время первого выхода из окружения. И я думал, что они к этому времени возвратились домой.
Шел я двое суток, в деревнях просил покушать у женщин, давали понемножку. А рука все более опухает. Одна женщина посоветовала прикладывать листья подорожника. И благодаря этому через неделю опухоль опала. Перевязок не делал. Не доходя 4 км до Каспли в деревне жили «окруженцы» и сказали, чтобы я не шел в Касплю, там много войск и могут взять. И я в этой деревушке остановился у одной женщины, у которой при возвращении в деревню после боев немец обнаружил у мужа винтовку и сразу расстреляли.
В это время здесь колхоз был распущен, посевы льна и ржи были разделены между колхозниками. Надо рожь молотить, лен дергать. А она одна. Через день еще один окруженец к ней поселился, москвич Чернов. Мы вдвоем молотили снопы ржи: били об скамейку. Затем дергали лен. Закололи у ней свинью, кормились нормально, поправились.
А косить я не мог: болела рука. Так мы проработали у нее дней двадцать. И решили двинуться на восток, попытаться перейти линию фронта. Дней 5 шли нормально. А затем на дорогах все чаще стали попадаться работающие на ремонте пленные под охраной немцев. И они нам говорили: «Не идите на восток, немцы всех собирают в лагеря». И мы повернули назад – на запад. Подошли к Днепру южнее Смоленска, через Днепр перевез мужчина. Несколько дней двигались на запад. Ночевали на гумне, где собиралось 10-20 «окруженцев», искали земляков, а затем снова двигались кто куда. Кормились подаянием жителей деревень, хуторов. Больше подавали, но некоторые отказывали, укоряя, что отступали и допустили немцев до Москвы. Часто подбирали и читали листовки немецкие, где писалось, что сын Сталина Яков сдался в плен, сдавайтесь и Вы. Эти листовки сбрасывались еще в июле, августе. Они являлись пропуском к немцам. В средине сентября мы подошли к деревне Трояны (она состояла из 3 ветвей улиц). Пришли к гумну. Здесь работало на молотьбе человек 20 «окруженцев». Молотили молотилкой конной. И нам предложили остаться здесь. И я с Федором Черновым остались здесь. Меня поселили к Колабскому Андрею. У него изба-четырехстенка, семья: сын Андрей 25 лет, Соня дочь 16 лет. И здесь уже жил Фельк Ганс, немец с Поволжья, «окруженец». Но к немцам не хотел идти работать. Так мы и жили вдвоем на кровати. А вся семья ночевала на русской печи. В избе для подогрева сделана еще печка кирпичная, т.к. рамы одинарные, в избе бывало холодно. Ганс был одет лучше: старая кожаная тужурка, а сверху брезентовый плащ. Староста Гаврин был до войны председателем колхоза. К «окруженцам» относился нормально. На месяц выдавали 16 кг ржи, которую мы мололи на ручной мельнице (самодельной). Я работал на молотьбе, а Ганс больше занимался сапожными делами. Жители платили продуктами. Я же ходил, в чем сбежал из лагеря: рваная фуфайка, фуражка и ботинки.
Мне одна женщина оставила большого пса (очень злой был), с него снял шкуру, а проходящий «окруженец» попросился ночевать и рассказал, как выделать ее. Я выделал и Ганс мне из нее сшил сапоги, подошву резиновую (с автопокрышки). Это очень помогло в холодное время. Однажды одна из женщин (с ветерком в голове) дала Гансу немецкий пистолет «Вальтер» с 7 патронами. Андрей Колабский сказал нам, что рядом в деревнях Красной Армией оставлены большие обозы одежды и население деревень хорошо обогатилось обмундированием, сходите попросите, может поделятся. Я с Гансом пошел в один дом, зашли и спрашиваем, не могут нам дать что-нибудь из одежды, обуви. Ничего, конечно, не дали. А когда мы ушли, за нами погнались такие же «окруженцы», жившие в этой деревне, с угрозами. Мы выстрелили вверх, а они ответили тем же. Так мы ни с чем и возвратились с этого похода. А через некоторое время в Трояны приехали немцы и вызвали через старосту нас насчет пистолета. Кто об этом донес немцам, мы точно не знаем. Но предполагаем, что кто дал нам пистолет. Я с Гансом приуныл. Мы понимали, чем это может кончиться. И решили, что Ганс пойдет один к немцам с пистолетом, а я останусь дома. Ганса долго не было, я ожидал, что и за мной прийдут.
Часа через три приходит Ганс подвыпивши и рассказал, что он сказал, откуда взяли пистолет и он с немцами выпивал. Они отпустили его без всяких осложнений. И хорошо, что это все так благополучно закончилось.
В январе население по наряду направляли пилить лес километров за 40 от Троян для укрепления дотов, окопов, блиндажей. Меня попросила одна из жительниц. За это дала белье: рубашки, брюки. Я ездил и дней 5 пилил сосны, а другие возили к немецким окопам. На дорогу давали теплую одежду.
В конце февраля неожиданно нас всех собрали, человек 35, и увезли в г. Красный. Я перед отъездом оставил Соне Колабской свой адрес и настоящую фамилию и имя на случай освобождения Смоленщины от немцев, чтобы написали моим родным о пребывании моем у них. После приезда домой в 1945 г. мне мать сказала, что они получили письмо от Колабских, но об этом никому не говорили, т.к. в это время был приказ о выселении семей, у кого кто-то был в плену. И они об этом молчали до моего приезда.

Лагерь военнопленных, отправка в Германию, первый побег (ОЗ)

Когда нас привезли в Красный, то Ганса взяли переводчиком, а нас остальных в лагерь. Для этого приспособили двухэтажное здание и нас на 2-й этаж. Ночью я решил сбежать. Открыл окно (они не были опутаны колючкой), дождался, когда часовой ушел за угол, выпрыгнул в снег, а затем двинулся на юг, в Трояны. Ночью прошел через город, никто не задержал и утром уже был в Троянах. Все удивились моему появлению. Здесь остался один окруженец горьковчанин Николай, который заболел тифом и его возвратили из Красного. Дней через пять вечером я с местным парнем шел домой через большак, в это время подъехала кошева и в ней были полицейские. Спросили нас: «Кто такие?» Парень ответил, что он местный, а мне пришлось признаваться, что «окруженец». Парня отпустили, а меня привезли к леснику «Куцому» (он когда-то по пьянке отморозил пальцы на руках). Полиция всегда останавливалась у него, т.к. всегда был самогон у него. Мне приказали раздеться, снять рубашку и к стенке. Они были изрядно выпивши. Объяснили, что за побег следует расстрел. Долго покуражились и послали «Куцого» за старостой. Гаврин пришел. Они ему сказали, чтобы завтра увезли меня в Красный и сдали в комендатуру. Отпустили на ночь к Колабским. И вот тогда я им и оставил свой адрес.
Утром на санях покатили меня в Красный в комендатуру. Здесь меня встретил Ганс, как уже переводчик. Он снял с себя тужурку с плащом, отдал мне и сказал, что ему теперь уже выдадут форму и надел мою фуфайку. Эта одежда спасла меня от холода и в лагере Орша, и в Каунасе.
Через несколько дней нас отправили в Оршу в лагерь. Здесь я встретил Иванова В.В., каптенармуса нашей роты и Денисова Гавриила, с которым учился в 7-ом классе в Ужанихе. Он с Пензенского поселка. Так мы вчетвером и держались вместе в лагере. В начале апреля нас отправили в вагонах в Каунас. Перед отправкой мы договорились в пути сбежать. И так мы держались перед погрузкой в вагоны. Но при посадке где-то «сломались» пятерки, и нашу пятерку разбили. Я, Иванов и Чернов остались на месте, а Денисова и еще одного поставили в другую пятерку.
Мы с Ивановым думали все же бежать через окно теплушки. Но в это время заболел Чернов и он просил довезти его до места. У него началась дизентерия.
Денисов, как я потом встретился с ним в 1946 г. в Пензенске, бежал в дороге, но затем был пойман и попал в лагерь на севере Франции на один из островов. Был в «Сопротивлении» и награжден орденом. Я с ним встречался в Ужанихе в 1974 году. Он работал зам. директора совхоза. Приезжал ко мне в Новосибирск, я был на работе и не встретился с ним.
В пути часто раздавались очереди охраны по убегающим от вагонов пленным. Прибыли в Каунас. Чернова Ф. сразу отделили с другими больными и отправили в форт. И я его больше не встречал. Остались я и Иванов В. Нас поместили в новый лагерь в низине. Здесь была страшная грязь. Мы ходили не вынимая ног из грязи, как по воде. Заходили в бараки с такой же грязью. Лагерь был около форта. Здесь провели зиму часть пленных. Говорили, что здесь было даже людоедство. Их осталось немного. Если попадешь в очередь за ними, то видишь как шевелится на них шинель от вшей. Скоро мы все завшивели так, что приходилось, сидя в туалете, ножом соскребать вшей с рубцов рубашек и штанов. Хорошо, что у меня были сапоги с высокими голенищами, грязь не попадала на ноги. А кто был в ботинках или лаптях, как Иванов, то ноги были все время мокрые и грязные. Из пищи был только хлеб, баланды не было. В очередь за хлебом выстраивались в колонну по 4 человека. Крайний правый получал булку хлеба, намазанный ложкой повидла и удар палкой по спине. Поэтому правым стоять не хотелось. 18 апреля 1942 года в мой день рождения мы с Ивановым стали слева, а справа двое незнакомых. Они, получив булку и удар, оторвались от нас и мы в суматохе их не нашли, так я отметил свой день рождения без куска хлеба.
На работу отправляли всегда с избиением. Особенно свирепствовал один литовец, он не выпускал из рук черенок от лопаты, им бил и при получении хлеба и при построении на работу. В один из дней привезли в лагерь 4-х бежавших. Они остались на месте работы, спрятались под щитами. А затем побежали на берег Немана. Но перебраться через него не могли.
Немцы не досчитались после прихода с работы, позвонили в охрану моста и там беглецов расстреляли разрывными пулями и привезли в лагерь на показ.
В мае повели в город в баню, прожарили одежду и белье. Одежду отобрали, выдали литовскую суконную форму (после войны и у нас в армии ввели такую форму). Нас перевели в бывшие армейские 4-х этажные казармы, где на голых нарах провели больше месяца до отправки в Германию .
Здесь первыми охранниками нас стали украинские добровольцы, одетые в литовскую форму и ходили строем с песней «Галя».
Здесь также выдавали булку хлеба на 4-х человек и один раз в день по черпаку баланды, всегда красной. На хлеб ложили ложку повидла.
Иванову удавалось два раза получать баланду. Он пробирался после первой получки через чердак, мыл котелок и становился снова в очередь.
Сначала по желанию набирали на работу пилить маленькие чурочки для газогенераторных автомашин. К началу работы под козлами лежали обрезки дубов, кленов. Это дневная норма. На обед уводили в лагерь, а затем после обеда приводили на работу. Но получалось так, до обеда филонили на распиловке, а после обеда не приходили на работу, а кто попал на это место, где мало было напилено, то немцы уже палками подгоняли, чтобы к концу работы все было закончено. Но находились и такие, кто за сигарету немецкого часового старались быстрее закончить норму. После этого немцы стали увеличивать норму, а кто не успевал, тот получал палки. Так было и в фортах, где выкапывали громадные железобетонные надолбы. На 15 человек за день надо вырыть один надолб. Также до обеда бригада если филонила, то после обеда они не приходили. А на это место попадала новая бригада, то ей доставались палки для окончания работы с надолбом.
В июле нас построили в колонну и двинулись на вокзал. Перед этим всем выдали босоножки (носок из ткани, а подошва деревянная). Когда шли по улицам, стоял стук от этой обуви, а стоявшие по сторонам литовцы кричали, что это сталинская конница идет. Посадили в теплушки человек по 40-50. Поезд направился на запад.
В дороге также давали булку сладкого хлеба (смесь брюквы с чем-то еще) и черпак брюквенной баланды. Часто проверяли пол вагона. Были случаи, что прорезали дыру в полу вагона и вылазили и бросались под вагон в ходе поезда. И вот нас привезли в г. Сталаг Б-IV. Здесь уже был приготовлен огромный лагерь еще в 1914 году. Он был разделен на сектора по национальностям. В это время сюда привезли пленных, взяты около Харькова. Они были в зимней форме (в шапках, шинелях, в сапогах).
И здесь стали формировать рабочие команды. Я с Ивановым все время говорили, что мы гертнера , Gärtner –садовник., думали, что попадем к бауэрам в сельское хозяйство. Но нашу команду около 100 человек повезли в Хемниц. Здесь уже был приготовлен лагерь, обнесенный колючкой. Мы все за дни лагеря Б-IV и при поезде отощали так, что в этом лагере Впоследствии прошли через лагеря 4У, 4Ф. вырвали всю траву даже за колючкой, куда доставала рука. Немцы же, собравшиеся вокруг, кричали: «Русь швайне». Они еще не видели до этого пленных. Так они относились и после этого к нам.
Наша вся команда была на разгрузке угля (брикетов) на товарной станции из вагонов. Дали каждому большие вилы специально для разгрузки угля с округленными зубьями. Работа тяжелая. Но скоро некоторые постовые разрешали пойти «пошакалить» около вагонов, из которых немцы разгружали капусту, помидоры. Для нас была небольшая будка, где была печка. На ней мы жарили капусту, иногда варили картошку. Некоторые постовые ели с нами, что мы сварили. Их тоже не очень хорошо кормили. Однажды меня отпустили к вагону, где разгружали помидоры. Я под вагоном собирал мешочек, куда немцы-грузчики незаметно бросали из ящиков. Я, прежде чем собирать в мешочек, наелся так, что из меня начала выходить наружу через рот жидкость.
Недели через 2 в команду пришел старичок немец и попросил у постового одного человека для развоза угля по домам. Может он у начальства взял разрешение на это. Постовой спросил, кто может по-немецки понимать. Я попросился. По дороге он спросил меня, не убегу ли я от него. Я сказал, что нет. Когда мы пришли с ним на угольный склад, где уже брикеты наложены в мешки по центнеру (у них 50 кг считалось центнером) и лежали на телеге, запряженной лошадью. Моя работа была по мешку по мешку в подвалы в квартиры немцев. Взял я первый мешок на спину и с ним же и упал. Помогли мне. Потом потихоньку втянулся в работу. Почти каждая хозяйка потихоньку давала маленький бутербродик. За смену я подкрепился. А в это время заболел Иванов и он не ходил на работу. Я ему собирал из мусорных баков отбросы лука, листья капусты, редиса. И приносил в лагерь. Иногда приносил и бутерброды. Немки спрашивали откуда я родом. И когда я скажу, что из Сибири, они ужасались этому. Повозил я уголь недели полторы и наверно работа эта закончилась. И я снова на разгрузке вагонов. После побега Иванов тоже попадал на эту работу к старику развозить уголь. Об этом он мне рассказывал после войны при встрече в Новосибирске.
И вот немного окрепнув, я решил бежать. Поговорил с Ивановым, но он не мог, болеет. А я говорю ему, что не могу больше ждать. Хотя уже был в команде случай, когда один решил бежать. Его за это сильно избили. Когда я попал на разгрузку угля в ночную смену, а это было на окраине Хемница, я попросился у постового в туалет. Он отпустил. И я сразу в темноте сбежал от вагонов. С собой был вещмешок, был в гимнастерке и с буденновкой на голове. Я сразу залез в сад, который был рядом. Нарвал яблок, поел часть. И залез в пассажирский поезд, как мне казалось, он движется на восток. На остановках выходил с тамбура, был рядом, а как начинал двигаться, то снова заходил в вагон. Так я ехал всю ночь. Днем просидел на кладбище в одном из надгробных склепов. Но вторую ночь я решил ехать в товарных вагонах. Я зашел в углярку. Но трудно определить, куда идет эшелон. На третий день утро застало в пригороде. Я вылез из вагона и залез под переходный железнодорожный мост. Весь день просидел и наметил ехать на воинском эшелоне, который стоял на этой станции. На платформах стояли орудия, закрытые брезентом. Думаю, залезу под брезент, а эшелон обязательно двинется на восток. Вечером чуть стемнело, а это был сентябрь, я вылез из-под брезента и в сады, которые были рядом. Нарвал 17 яблок, думаю хватить на дорогу. Но когда шел уже к станции меня обогнал немец. И он пошел команду военнопленных, которая была рядом и сказал, что видел беглеца (определил по форме одежды). Постовые побежали за мной, догнали и привели в казарму. Оказывается с этой команды вчера бежал пленный и этот немец думал, что это тот беглец. Озверевшие постовые начали прикладами бить меня. Я закрывал голову, лицо. А затем взяли вещмешок и обнаружили яблоки и с криками «маузен » «mausen» - украл отвесили мне 17 плетей. И посадили в карцер, где уже было двое. Карцер 1 м × 1 м. Мы могли только стоять. Утром вывели и перед едой дали каждому по 5 розг.
У немцев за побеги пленных расписано четко: за первый побег неделя карцера, за второй – две недели, за третий – три недели и отправление в концлагерь, как неисправимых бегунов. Режим такой: в неделю один раз горячая пища, в остальные – хлеб и вода.
Но самый тяжелый вид наказания было ставить под удары водой из шланга под большим давлением. Струя воды как бы выворачивала из-под кожи все нутро. После других двух побегов больше меня не били и не обливали водой.

Второй побег. Попались на краже кроликов. Дрезден. Карцер, третий побег (ОЗ)

Но что меня удивило и озаботило, что я после трех дней поездок приехал снова в Хемниц. Но меня в старую команду не направили. Постовой привел меня на завод. Здесь команда была меньше. Работали на винном заводе токарями, слесарями, грузчиками. До русских пленных здесь работали французы. Двухэтажные койки с поролоновыми матрасами и подушками, чего я не видел ни в одной команде. Кормили так: утром 250 гр хлеба, кофе, 15 – 20 гр маргарина. Вечером после работы 0,750 литра супу, а иногда черпак вареной картошки в мундире. Если еще ночью идешь на разгрузку вагонов, то после работы 0,750 литра баланды (жидкий суп из пропущенной через мясорубку картошки).
Меня поставили работать на 15 тонный электрокран в цехе, который ходил по балкам под крышей. Один день немец поработал со мной, показал, как надо делать. И со второго дня начал самостоятельно работать. В этом цехе отливали снаряды, гусеницы для танков, станины. На заливке деталей работал другой кран 3 т, немец. Я только поднимал отливки из форм, садил и вынимал станины и гусеницы в печь на обжиг и после обжига. Поднимал и грузил вагонетки с землей, которую отбойными молотками выбивали из снарядов. Здесь работали двое пленных с отбойными молотками на очистке снарядов от земли. Работа у них была тяжелая. Рядом с ними работал небольшого роста смуглый немец, который жил где-то за городом. Он приезжал на работу позже всех и уезжал раньше всех. Он каждый день кому-то из троих нас кивнет и уходит домой, а предварительно за стеной у лестницы, по которой я поднимался на кран, положит или яблоко или небольшой бутерброд. При приходе на работу сделает небольшой кивок, здороваясь. И при уходе с работы.
Другой же немец, который работал с большими деталями и с обжигом деталей в яме, был злой, часто кричал. А однажды, когда я неудачно опустил станину в печь, хотел залезть ко мне на кран с угрозой. Но я угнал кран от лестницы. Он все грозил кулаками и кричал. Двое других (старичок и молодой), которые грузили отработанную землю из снарядов, были добродушные, часто смеялись, когда бесновался злой немец. Снаружи цеха на электрокране с магнитом для погрузки железного лома в печи работал тоже пленный. Он мог часто опускаться и свободно ходить до столовой. Он шакалил у столовой, когда приезжала машина за отходами с кухни. Он набирал очистки картофеля в банки (в виде крупы после машинной чистки), одну мне приносил. Я отдавал за это пайку маргарина. Затем в кофейнике ставил на заливки и варил. Это был мой обед. Во время работы. Рабочие этому не препятствовали. Боялись мы только полицая, который иногда проходил по цеху с проверкой. Его боялись и немцы.
Работая в ночную смену, ребята собрались воровать кольраби из кагатов за территорией завода, через овраг. Когда уже набрали овощей, кто-то крикнул: «немец». Они быстро убежали, а я отстал. Немец уже почти догнал меня, кое-как я оторвался от него. А когда переходил через овраг, то все сапоги оказались белыми от отходов плавки металла. Немец пришел на завод и сказал постовым об этом. Постовые начали проверять у нас обувь, но мы уже помыли сапоги и обсыпали пылью. Затем в дневное время мы варили на заливках деталей.
Несколько позже парень с электрокрана, который приносил мне картофельные очистки, сказал, что в цехе разгружены мешки с картошкой немецких рабочих, пойдем и возьмем. Мы взяли мешок (это было в ночное время), разделили на 2 части. Я свою половину в мешке занес на кран и высыпал за трансформатор, а часть отнес на 3-тонный кран, который больше стоял, на нем редко работал немец. Но через некоторое время у меня кран испортился, может что за трансформатором лежала картошка. Я позвал немца, который нагружал землю внизу. Он залез на кран и увидел картошку и мешок, на котором была бирка с фамилией немца. Усмехнулся, забрал мешок с картошкой, но полицаю об этом не сказал. Но часть на другом кране осталась и я ее варил помаленьку.
В команде жили по-разному. Некоторые лучше, особенно токари и слесари, им немцы подбрасывали кое-что. Поэтому они накапливали пайки хлеба, свежие ложили в мешочки, а старые ели. Мешочки на день ложили в отдельную тумбочку под ключ. У меня никогда запаса хлеба не бывало. Я утром съедал всю пайку, а вечером ел суп или картошку без хлеба. Некоторые курильщики меняли хлеб на курево у тех, кому немцы давали курево на работе. В команде было много украинцев из Кировоградской области, все религиозные. Они говорили, что при окружении им сказали «Идите к немцам, и мы пошли». В команде был свой полицай Симонихин, который иногда поддавал пленным, поэтому его ненавидели пленные. Постовые его поддерживали. Один раз у всей команды брали кровь, нарушая свою расовую теорию чистоты арийской расы. Летом 1943 г. каждую субботу стал приходить в команду власовец в форме РОА. Он агитировал вступать в РОА. Это обсуждали мы между собой. Некоторые говорили, что можно вступить, а затем, когда повезут на фронт, то перейти к своим. Другие говорили, что немцы не дураки и этого не допустят. Он же нам говорил, что молодых немцы просто заберут в РОА. Поэтому мы втроем решили быстрее бежать. К нам часто обращался Симанихин с предложением бежать. Но мы ему не открывались. Возможно, это была с его стороны провокация. Мы договорились пойти в ночную смену и бежать. С собою у нас нечего было взять, в летней одежде, зимнюю оставили. И среди ночи перелезли через забор и быстро вышли из города, завод был на окраине города.
Курс, конечно, мы взяли на восток. Шли ночами, хотя ночи короткие. За ночь надо пройти какое-то расстояние, взять из клеток кроликов 2-3, освеж[ева]ить их, взять молока (оно стояло у селян в бидонах на возвышенности), сварить суп. А с рассветом найти место для дневного времяпровождения и сна. Проходить удавалось немного. Погода благоприятствовала, дождей не было. На пути встретился какой-то большой город и мы решили его не обходить, а пройти через него. Прошли, не встретив никого, даже полицейских. Шли мы неделю. В последний день нашего путешествия нас утро застигло у небольшой скалы, а рядом сосновый лес. Мы сварили молочный суп с тремя кроликами, поели и улеглись в выемке у скалы спать.
Я увидел странный сон: в колхозе на бригаде спали на полатях и кто-то ночью выбил стойку под полатями и мы свалились вниз. Я проснулся и говорю друзьям, что видел сон и рассказал его им. И сказал, что боюсь, что нас обнаружат.
И примерно через час слышим, ребятишки бегают по лесу, кричат. Затем слышу, они кричат: «Канынхен , канынхен».Das Kaninchen - кролик
Они были с собакой, которая откопала из земли шкурки кроликов, мы их плохо закопали. «Вот, - я говорю, - это подтверждение моему сну». Лежим, нас не видно. Но через час подходят полицейские и поднимают нас. И заставляют брать с собой ведро с супом, где еще было полведра супа. Хорошо, что не увидели флягу с молоком, а то пришлось бы и ее нести. Прошли с километр и перед нами город, ночью мы его не видели. Это был Дрезден
Мы видели город до бомбежки, очень красивый, а затем видел в 1945 г., когда везли из Бухенвальда. Был весь разрушен
Нас на трамвае повезли в тюрьму. Это четырехэтажное здание. Каждый этаж отгорожен сеткой друг от друга. Камеры расположены по сторонам. Мы поднялись на 3-й этаж в камеру, где были цивильные подростки, тоже беглецы, вывезены с Украины. У них еще в сумках крошки от украинского хлеба, запах которого мы почувствовали сразу, как зашли в камеру и попросили у них крошек. А суп потом съели все вместе.
В камере нар не было. Лежали все на цементном полу. Здесь пробыли несколько дней. И нас только пленных отправили в штрафной лагерь. Нас разделили. Они оба в побеге первый раз, им по неделе карцера, мне за второй побег 2 недели. Режим тот же: один раз в неделю суп, а в остальные дни хлеб и вода. Но обращение гуманное: не били, не оскорбляли. Карцер одиночка, есть нары, стол.
До отправления нас в карцер привезли на завод и поставили у немецкой столовой на показ, что бесполезно убегать, все равно будут пойманы. Один постовой особенно хотел нам наподдавать, но не решился. Не знаю, может в его дежурство мы убежали. Дело в том, что если у постового убегает пленный, то постового отправляют на фронт, а этого не желали многие солдаты, если учесть, что это был уже 1943 год, когда немцы уже начали отступать и несли большие потери. После этого показа нас увезли в штрафной лагерь. В этот год много было беглецов из лагерей и много было в штрафных лагерях.
Отсидел в карцере 2 недели, и направили в лагерь на завод. Здесь команда жила в бараке на территории завода. В команде было около 100 человек. Пленные работали на станках токарями, слесарями. Меня определили слесарем к немцу. Я должен вести первичную обработку четырехлопастных пропеллеров небольшого размера или к минам или торпедам. Примерять по лекалам. Затем мастер доводил до нужных размеров. Ребята старались филонить и часто подолгу сидели в туалете. Мастер часто прибегал в туалет и выгонял всех подряд. Работа была не очень тяжелая, но утомительная и однообразная. В команду я прибыл в августе. Здесь был переводчик еврей. Мы удивлялись, как он сохранился здесь. Был полицай, но вел себя очень тихо. В этот год во всех командах шли суды над полицейскими в командах и те, которые в предыдущие годы свирепствовали и издевались над своими же пленными, то доходило дело до расправы над ними и выбирали других.
Здесь я подружил с двумя пленными: один из Ленинграда токарь, другой не знаю откуда. Договорились, что я сумею снять отпечаток ключа от казармы, у постовых висел в их отделении, а ленинградец сделает ключ. Я сумел сделать оттиск ключа на пластилине, а он сделал ключ. Мы его опробовали, открывает хорошо. Мы ночью вынесли вещмешки, шинели из казармы и спрятали на заводе. Затем ночью открыли барак, вышли и закрыли его. Взяли вещмешки, шинели и через забор. И сразу двинулись на восток. Это было в сентябре. Ночи уже были длинные. Времени хватало и сварить, и пройти побольше, и днем прятаться в лесу от множества бегающих по лесу ребятишек и взрослых. Леса в основном хвойные и посаженые. Они стройными рядами и снизу очищены от нижних веток, поэтому просматриваются на большое расстояние. Один день мы были вынуждены ползать с одного места на другое, чтобы не быть обнаруженными. И еще: после приготовления еды мы уходили подальше от этого места, чтобы по оставленным костром и шкуркам кроликов не стали искать нас. Это из опыта второго моего побега и обнаружения нас около Дрездена по кроличьим шкуркам.
Мы шли неделю на восток. Но через неделю ленинградец заявил, что не может дальше двигаться. Дело в том, что он пошел в резиновых сапогах. Он неделю не снимал сапог, ноги распухли от сырости и холода. К нему присоединился и второй: «Мы идем сдаваться», - заявили они. И мы расстались. Я изменил маршрут и повернул на юг, в Чехословакию. Ночи стали темными и долгими. Но я не разводил костров и не варил пищу. А стал лазить по подвалам домов. У немцев в подвалах в консервированном виде всегда есть мясо, колбасы. Это занимало меньше времени, чем разведение костра и приготовление пищи. Правда это намного опаснее, так как у немцев было оружие на руках, и они его применяли иногда. Так после этого побега в карцере сидел беглец, у которого вся спина была изрешечена дробью. Он рассказал, что после того, как вылез из подвала, из окна раздался выстрел в спину и раненого его поймали, положили в больницу, вылечили и отправили в штрафной лагерь, а затем в концлагерь. Его раньше, чем меня вызвали в баню, а из нее повели в «черный ворон», накануне зачитали приговор о расстреле. И он решил напоследок померяться силой с полицаями. Сам он был рослым и сильным. Но его скрутили и увезли. В Бухенвальде я его встретил живым и удивился этому. Он об его драке с полицаями и рассказал мне.
Я еще три недели шел один на юг. Перешел чешскую границу, посмотрел на их укрепления, артиллерию, доты. Все сохранилось в целости. На станции Пуссиг вскрыл товарный вагон, думал, что там возможны продукты. Но там оказался в коробках листовой табак. Я набрал в карманы шинели и услышал крики железнодорожников. Но я успел убежать и перескочить через забор. Потом я в КПЗ раздавал курцам этот табак и даже привез в штрафной лагерь.
Почти в месячном одиночестве я ночью при движении начал петь, чтобы не потерять устную речь. И однажды часов в 6 утра я иду и распеваю, а навстречу идет немец и мне говорит «Гут морген» и в ответ также ответил «Гут морген». Я не знаю, узнал или нет, что я не немец. Через несколько дней я решил зайти в селение и попросить хлеба. На день я забрался в сарай, где сложены снопы. Утром собрались жители молотить. И чем дольше молотили снопы берут сверху, а я стараюсь зарыться вглубь. И чуть меня не прокололи вилами. Но работать они закончили и не все смолотили. В ходе работы они разговаривали по-чешски. Как только стемнело, я пошел в дом. Там была женщина с мальчиком лет 14. Я попросил хлеба. Женщина посадила меня за стол, налила супу с хлебом. Я поел, но не заметил, как ушел мальчик, а он, оказывается, пошел за полицейским. Пришел полицейский с наручниками, надел мне и отправились в участок и затем в КПЗ, где было 3 камеры. В одну из них меня посадили. Там уже сидело 3 русских, в другой камере сидела молодая еврейка. Старшим разносчиком хлеба цыган. И он часто за любые нарушения лишал пайки. Начальник КПЗ был немец, который решил использовать бесплатный труд арестованных. Мы носили нечистоты из туалета на его огород. КПЗ был настоящий клоповник. Ночью с потолка бомбила масса клопов. Я делал шалаш из шинели, но ничего не помогало, грызли, как звери.
Через 3 дня полицай повез меня на поезде в штрафной лагерь, и посадили на 3 недели в карцер, в одиночку. В камере была кирпичная печка, где можно было сварить картошку, если удастся достать на кухне, куда мы ходили за супом. Режим такой же: раз в неделю горячее, а в остальные дни хлеб и вода. Хлеба четвертушка – 250 гр. Если возьмут идти на кухню за супом, то там рабочие кухни французы или сербы и югославы могут дать сырой картошки, а в карцере можно сварить. Комендант не запрещал это делать.

В Бухенвальд! Немного лагерного быта(ОЗ)

Однажды нас повели разгружать посылки из Франции для французских военнопленных. Мы одну посылку вскрыли и разобрали между собой. В посылке в основном продукты. Особенно хорошо сохранившийся хлеб: он нарезан большими скибами и проварен в сале. Особенно хорошее лицевое мыло. У меня просил отдать ему комендант карцера, я пожалел, что не отдал, хотя оно ему и так досталось, потому что когда меня увозили на черном вороне в гестапо, то не заводили в карцер и не дали взять вещмешок.
Я не досидел 3-х недель в карцере и повели в баню (а это, наверное, всегда так практиковали). И не дали домыться, вызывают и требуют быстро одеваться. Выхожу и вижу, стоит «черный ворон». Садят в него и везут в гестапо. Там чиновник зачитывает личное дело и приговор: расстрел. И отправляют в тюремный вагон, где уже сидели заключенные. Вагон разделен на отдельные клетки с решетками и под замками. Поезд двинулся и первая остановка в Лейпциге. Там высадили и отвели в тюрьму на ночь.
Утром снова в вагон и новая остановка в Галле, где снова на ночь выводили в тюрьму. И на третьи сутки приехали в Ваймар. Подогнали снова «воронков», всех посадили и в Бухенвальд. Зашли машины в лагерь и увидели людей в «зебрах». Нас сразу повели в баню. Сняли мы свою одежду, сдали и, пока стояли голыми, эсэсовец одного заключенного подвесил на крюк с петлей на шее. Но это было для устрашения. С нас сняли номера военнопленных (у меня был шталаг 4Б №163.000) и повели в ванны, где наполнены раствором карболки для дезинфекции. Раствор ледяной. После этого в парикмахерскую, здесь у кого были длинные волоса, то машинкой выстригали полосу на голове от лба до затылка. У кого были волоса поменьше, то оставляли полосу от лба до затылка на ширину прохода машинки, а с двух сторон снимали остальные волоса. После этого баня и получение одежды: немецкое нижнее белье (нижняя ниже колен трикотажная рубашка и кальсоны), полосатая куртка и штаны, бескозырка (полосатая мютце ) die Mütze –шапка. и полосатая мантель (легкое пальто без подклада) der Mantel – пальто., деревянные колодки – сабо (выдолбленные из дерева). После этой процедуры направили в карантинный блок на неделю. Штубендист (старший по флигелю) был старый социал-демократ. Мне выдали всю одежду с флюкпунктом der Fluchtpunkt - прицельная точка (мишень на куртке спереди и сзади), на мантеле также на груди и на спине. И лагерный номер 17476. Это номер уже погибшего, т.к. порядковые номера уже были 83000. К номеру дан винкель der Wínkel -уголок.– красный, это означает политический. Всем русским давали красный винкель. Номер и винкель пришивается на левой стороне груди и на куртке, и на шинели. В карантине пробыл неделю до конца октября (с 27/Х до 30/Х 1943 года). Затем направили в блок № 44, который состоял только из русских гефлингов (заключенных) der Geflangene – заключенный.. Мы теперь не военнопленные, а каторжане – гефлинги. Блок каменный, двухэтажный из 4-х флигелей. Я направлен на второй этаж флигель «C». Старший штубендист Анатолий Логунов и его помощник Даниил. Книга Логунова «В подполье Бухенвальда». Смирнов «Бухенвальдский набат».
\Штуба – это отгороженная часть флигеля, где находились штубендисты. Они не работали. Их обязанности: получение хлеба, маргарина, кофе, супа и раздача заключенным, следить за порядком и дисциплиной заключенных, своевременно отправлять на работу, своевременно стричь волосы (или выстригать полосу, или оставлять ее). Они должны следить за правильностью положения одежды на скамейках во время сна, за заправкой нар во время ухода на работу.
Флигель состоял из 2-х частей: столовая, где стояли столы и скамейки для обеда и оставления одежды на скамейках во время сна, и спальни, где были 3-х ярусные нары, где у каждого отдельно была нара, матрас, подушка и легкое одеяло. Во время сна окна всегда были открыты и летом и зимой. Зимой, конечно, спать было холодно. После подъема в 6 часов мы должны хорошо заправить постель, чтобы в следующую ночь не оказаться без одеяла. Так было у меня однажды. Мне пришлось на голых досках спать и укрываться матрасом.
Меня, как имеющего «флюкпункт», направили на работу в каменоломню (штейнбрух ). der Schteinbruch – каменоломня. Туда направляли всех беглецов и штрафников из других команд. Сюда посылались, кого надо было уничтожить. Некоторым заключенным приказывали идти на охрану, которые и расстреливали их, это относилось и к политическим.
Здесь мы долбили камень в карьере и в вагонетках возили наверх. В конце работы должны были взять камень и нести его до эсэсовских казарм, где шла стройка. Работа была тяжелая. Все время на холоде. Одежду продувало насквозь. Один заключенный предложил мне шарфик за пайку хлеба. Я взял у него и несколько дней ходил в нем, хоть шее и груди маленько было теплее. Но один из работающих в штейнбрухе мне сказал, что если не хочешь чтобы на браме (на входных воротах) тебя не вывели за этот шарфик и не расстреляли, то немедленно сними его. Этот шарфик сделан из куска одеяла и немцы расценивают это как воровство и вредительство. Я, конечно, выбросил его. Нас предупредили, что у кого нашит флюкпункт, то по дороге на работу или с работы в случае отхода из строя на один метр, эсэсовец стреляет без предупреждения. Команду на работу и с работы эсэсовцы сопровождают с собаками, так как каменоломня находится вне лагеря. Лагерь огорожен колючей проволокой под высоким напряжением. По периметру за колючей проволокой стояли 23 двухэтажных башни с часовыми с пулеметами на них. Над входными воротами, на которых были слова «Каждому свое», стояли также часовые с пулеметами. Справа и слева выходных ворот были камеры для допросов и пыток. С внутренней стороны этих камер было 3 окна. И если по радио объявляли номер заключенного и приказ «Явиться к третьему окну», то все знали, что этот заключенный назад больше не вернется. И каждый, кто получал этот вызов, прощался с товарищами навсегда.
В 1941-42-х годах, когда немцы успешно наступали на восточном фронте (рассказывали старожилы лагеря), то некоторые заключенные шли к проволоке и с вышек часовые расстреливали их. В наши дни этого уже не было. Все верили в скорое окончание войны и спасение от фашизма.
В каменоломне я проработал до 20 января 1943 года. А в этот день во время обеда, а обед строго соблюдался для заключенных, все кто имел с собой обед или еще какую еду, садились на камни и обедали. Я съедал свою пайку сразу утром с кофе, никогда не оставлял в шкафу с номерком на хлебе, как некоторые делали. Специально был человек, который утром принимал эти пайки на сохранение, а вечером выдавал. Некоторые оставляли часть пайки, чтобы потом обменять на курево, но больше меняли порцию маргарина. Многие заядлые курильщики, меняющие пайки на табак и в лагерях военнопленных и в концлагере, долго не жили, попадали в число доходяг и кончали смертью.
Пайка неприкосновенна и за воровство ее строго наказывали. Еще в карантине один немец украл пайку, то его в вашрауме der Waschraum – умывальная комната (в умывальной комнате) под шум воды из кранов убили.

Подпольный "Смерш" в Бухенвальде (ОЗ)

В одну из ночей помощник штубендиста Даниил поднял меня и пригласил в штубе. И начали со мной беседу в виде допроса: где родился, где служил, где воевал, как попал в плен, в каких лагерях был и где работал, за что попал в концлагерь. Эту проверку проходили во флигеле все. Был здесь и свой смерш, как 1-й отдел. Этот человек не работал, ему доставали шону (освобождение от работы по болезни). И были случаи, что в умывальне расправлялись с некоторыми заключенными после проверок в штубе, а также сведений, которые получали из подпольного комитета, а в комитет давали сведения из регистратуры, где были члены подпольного комитета. Дело в том, что в 1943 г. немцы при отступлении забирали и полицаев с Украины и других мест и направляли в концлагерь. Поэтому здесь старались выявить их разобраться с ними. Некоторых старались через канцелярию направить на транспорт в другие лагеря (филиалы Бухенвальда) и сообщали о таких заключенных в те лагеря, старались направить туда, где особенно были тяжелые работы или с ними должны были разобраться там.
20 января 1943 г. в обед, чтобы не наблюдать за едой заключенных, я пошел по узкоколейке по склону вниз. В это время вагонетка с камнем почему-то покатилась вниз, я это не услышал. Налетела на меня сзади и сбила меня, нога попала под вагонетку и разорвало ступню. Меня отнесли в сторону, а вечером под руки привели в лагерь. Заключенные говорили, что в рубашке родился, так как раньше просто бы эсэсовцы пристрелили на месте, чтобы не вести в лагерь. Так поступали со многими до этого. Но на поверку утром и вечером меня под руки выводили на апельплац der Appellplatz – место построения. Во время проверок в блоках никто не должен оставаться. В ревир (санчасть) меня не водили. Я лежал во флигеле, пока не сросся разрыв костей.
За период моей болезни с меня сняли флюк-пункт. Кто это сделал, я не знал. Впоследствии я уже узнал, что это сделано через подпольный центр. И направили меня на работу в шрайбхалле (канцелярию), где дали такую работу: дублировать карточки заключенных, которых отправляли на транспорт, на работу в другие лагеря-филиалы концлагеря Бухенвальда. Там только переписать на новую карточку данные о заключенном по-немецки. В этой канцелярии работали больше чехи с красной повязкой на рукаве – это взятые в заложники члены правительства и видные чиновники Чехии. Они жили намного лучше остальных заключенных, они получали из дома посылки. И русские, которые жили в бараках совместно с чехами, жили намного лучше, чем остальные. Чехи помогали русским и супом и хлебом. Через некоторое время у меня несколько улучшилось положение с питанием.
Напротив нашего 44 блока был блок № 39, где жили в основном немцы и часть русских. После раздачи супа вечером, который развозила по лагерю команда в больших бачках, по бачку на флигель. Эти бачки после раздачи супа надо было нести на кухню. В этом блоке должен был носить русский паренек. За это он получал лишнюю порцию супа. Но он сам не носил, а я. На бачке всегда на стенках оставалась часть супа. Я брал этот бачек, приносил к себе в флигель, рукой обтирал бока бачка и получал порцию супа. Этот бачек я потом нес на кухню. Иногда эту добавку не съедал вечером, то прятал под матрас до утра и утром съедал. Это была большая помощь мне. Таков закон лагерной жизни. Но это было гораздо позже, а пока работал в канцелярии, то здесь никакого «навару» не было. Это видели и штубендисты. И тогда меня перевели на кухню: чистить картошку специальными ножиками-экономками.
Здесь сидела целая бригада на кухне человек 20 во главе с форарбайтером польским фольксдойчем. Он ходил со списком и отмечал каждую очищенную ведерную посудину и проверял, как очищено и очистки, нет ли в них оставленной картошки. Очистки потом вывозят в гертнерай die Gärtnerei садовое хозяйство.. И, наверное, были случаи попадания в очистках картошки, которую на свалке могли взять после работы.
Работали здесь в основном поляки и они уже очень быстро работали. Норма была 15 ведер очистить. Кто раньше норму сделает, тот отдыхает. Я же не мог угнаться за ними. А форарбайтеру ожидать, пока я выполню свою норму, не хотелось. И меня через неделю перевели работать в подвал перебирать картошку. Работа не трудная, в подвалах не очень холодно, не подгоняли. Здесь форарбайтер был поляк. Неплохо относился к заключенным. Тоже имел красный винкель. В это время, так как с меня сняли флюкпункт, то я имел право носить гражданскую одежду, только с вырезом на спине. Я уже не носил полосатую форму, а было черное пальто, на спине вставлен квадрат из другого материала и также на груди номер и винкель. Нас направили на укладку картофеля в кагаты. И мы, уходя на обед, набирали картофель в прорезанные карманы, картофель опускалась под подкладом внутрь подола. Приносили в корпус, а вечером варили. И однажды капо заметил у меня оттопыренные полы пальто и побежал за мной. Догнал, отобрал картофель и отправил меня с команды. Меня направили работать на завод Густлов-Верк за браму, за линию лагеря. Здесь определили смотреть за газовыми горелками под котлами, где воронили стволы винтовок. На заводе изготовляли винтовки и пистолеты. Руководили мастера немцы, заядлые фашисты. Работали по сменам, неделю днем, неделю ночью. И вот 24 августа я был в лагере так как работал в ночную смену, загудела сирена воздушной тревоги (алярм) Это было 24 августа 1944 года.. Воздушные тревоги в эти дни объявлялись по несколько раз в день, к ним уже привыкли и не обращали на это внимание.
Но на этот раз армада американских самолетов, не снижаясь, сбросили фугасные бомбы на завод и эсэсовские казармы, а на часть лагеря зажигательные бомбы. Это была бомбежка по площадям. После только один самолет вернулся, чтобы сфотографировать результаты бомбардировки. Зажигалки подожгли часть строений около кухни и часть кухни и склады. Заключенные бросились тушить, а часть стала со склада уносить продукты, маргарин и др. Пожар быстро потушили. Через некоторое время по радио объявили: «Кто взял продукты, возвратите на склад, так как это норма питания для всех заключенных, и она не будет выдаваться без возврата». И вот потянулись к кухне с ящиками маргарина, колбасы и др. Все ли возвратили, не знаю. И около кухни горел дуб, он был старый и сухой.
Говорят, что под ним сидел и писал стихи немецкий поэт Гете. Об этом дубе Гете сказал: «И только с падением этого дуба падет Германия». При тушении пожара немцы знали эти слова Гете и говорили, что это конец фашистской Германии
Последствия бомбежки завода Густлов-Верке были такие: все цеха завода были разрушены, но и для заключенных это также было трагедией. Дело в том, что тревоги каждый день были постоянно и не все заключенные выбегали из цехов, а оставались, чтобы отдохнуть или взять и спрятать детали от винтовок или пистолетов. И на этот раз многие остались в цехах и они были накрыты бомбами. А те, которые вышли из цехов и расположились недалеко, то во время бомбежки бомбы падали и дальше от цехов. То заключенные старались отбежать подальше от цехов, но там была линия охраны эсэсовцев. И они начали стрелять по заключенным как попытку к бегству. Затем была команда эсэсовцам отойти дальше от линии охраны и прекратить стрелять по заключенным. За нашим столом сидел паренек, которому прострелили кисть руки. Потом он ходил в ревир на массаж.
Во время после бомбежки ворота брамы были открыты для прохода кто уцелел после бомбежки, вели раненых и везли на подводах. Вечером построили на проверку. Держали долго. Считали, сколько в блоках недостает заключенных. В это же время уже возили убитых к крематорию. Дым и запах из трубы крематория тянул на площадь, где стояли мы. Жутко было смотреть на это. Всего погибло около 300 человек. Несколько дней вытаскивали трупы и возили к крематорию. Дни стояли жаркие. Все трупы сжечь не смогли, поэтому запах от них был тяжелый.
Во время бомбежки завода несколько бомб упало на казармы эсэсовцев. Также говорили, что в домик, где находилась дочь короля Италии Эммануила (была как заложница), тоже попала бомба и ей оторвало ногу. Это около казарм. Там же сидело в заложниках румынское правительство.
В конце августа в немецкой газете немцы читают, что во время бомбардировки лагеря Бухенвальд был убит депутат Рейхстага Тельман. Но оказывается, Тельман был убит накануне бомбардировки 18 августа и он был сожжен в крематории. Об этом впоследствии рассказал один из команды, работавший в крематории.
После бомбардировки ночных смен не было. Мы ходили на завод и разбирали завалы, очищали кирпичи от цемента и складывали в штабеля. А пока не видно форарбайтера еврея, мы учились как расколу кирпича на 2 части по длине кирпича.
Во время бомбежки, когда ворота в лагерь были открыты, можно было без проверки проходить через них, то этим воспользовались многие заключенные, которые на повозках привозили раненых, провозили в лагерь даже винтовки, детали к винтовкам, пистолеты и прятали в тайниках. А во время восстания использовали их, особенно в каменной бригаде (каменных блоков, особенно блока № 44). На разборке цехов я проработал осень 1944 года и зиму. А до этого был послан работать в гертнерай (огород, сад). Там мы бетонировали сливы воды. Еще летом в нашем флигеле «С» появились за последним столом два поляка Юзов и Стасик. Мы этому не придали значения. Это, наверное, сделал блоковой, он был польский фолькдойч. Они работали также в гертнерае. Они ремонтировали сточную трубу под землей, по которой вода уходила за территорию лагеря. Она была большого диаметра. Они распилили решетку, которая была внутри трубы, и бежали. На вечерней поверке не досчитались в нашем блоке. Нас долго держали на плацу т.к. искали по всему лагерю, но не нашли. Только через месяц на вечерней поверке нас окружили дополнительно эсэсовцы с пулеметами. Поставили виселицу и на ней повесили только Стасика. Это был первый побег из лагеря.
Эсэсовцы ожидали в лагере бунт или еще какие эксцессы, но все прошло спокойно. Заключенный даже ничего не сказал, не крикнул. На нас, конечно, эта казнь произвела гнетущее впечатление, а эсэсовцы торжествовали, показывая, что из лагеря никто не убежит. На проверках вечером бывает приходилось стоять по несколько часов. Если в каком-нибудь блоке не могут точно пересчитать или не сходятся числа умерших в малом лагере или в ревире и не стыкуется с числом вывезенных в крематорий.
Особенно тяжело было стоять в такие часы зимой на ветру, в буран. В эти часы выработали такой прием греться: становятся двое спина к спине и растирают друг друга, несколько согреваются. Не выводили на апельплац военнопленных, они выстраивались в своих блоках № 1, 7, 13 и эсэсовцы приходили в эти блоки и считали их там. Не выводили на апельплац и норвежских студентов из блока. Их вообще не выводили из блока в лагерь. Они посажены за какие-то провинности в Норвегии. Но жили они хорошо. Спали в спальных мешках, получали из дома посылки. Блок был огорожен, никакого контакта с заключенными они не имели. Но когда открылся второй фронт во Франции, то их отправили рыть окопы. Но через некоторое время их возвратили. Пришли они грязные с одеялами на плечах. И говорили, что условия жизни у них ухудшились. После высадки союзников в Италии и после выхода из войны Италии в лагерь много было привезено итальянских солдат. В 1944 г. к ним отношение эсэсовцем было намного хуже, чем к русским и евреям. Зимой 1944-45 гг. их много погибло от холода да и питания. Немцы называли их макаронниками.
Осенью 1944 г. пришла партия морской полиции из Дании, в красивой форме. Их поместили в палатках, за зиму они почти все погибли и перевезены к крематорию. При освобождении лагеря горы трупов были около крематория, стояло несколько тележек с трупами.
Зимой 1944-45 годов я попадаю в команду, которую водили в Веймар по розыску неразорвавшихся авиабомб американских и английских самолетов. Веймар бомбили несколько раз. Случаев разрыва бомб при извлечении не было, но работа была опасной. Ходили в Веймар пешком – это 8-9 километров под охраной эсэсовцев с собаками. Но город был не очень разрушен. После освобождения я часто бывал в нем при американцах и при демобилизации.
В основном всю зиму работал на развалинах завода Густлов Верк: разбирали завалы, очищали кирпичи от раствора и складывали в штабеля. При отсутствии надсмотрщиков (форарбайтеров, эсэсовцев или немцев мастеров) мы упражнялись в мастерстве раскола кирпича в длину, кто лучше это сделает, так что много целых кирпичей оказались разбитыми и не только на 2 части.
Весной меня перевели в команду гольц -гоф (дровяной двор). Вначале нас водили в ближайший лес корчевать пни. Это была тяжелая работа, но нас особенно не подгоняли. Эти пни перевозили в лагерь на гольц-гоф. Впоследствии я работал только здесь. Пилили эти пни. Форарбайтер был немец-бандит с зеленым винкелем. Был добрый, не притеснял, был небольшого роста.
Весной нас водили за территорию лагеря засыпать воронки от авиабомб, несколько упало на полях бауэра, а эта земля исключалась из обложения налогом и учетом потери урожая. При возвращении в лагерь мы увидели, что лагерь окружен полевыми войсками с фаустпатронами. Мы почувствовали что-то неладное. А в это время в лагерь ежедневно приходили все новые транспорты из лагерей филиалов Бухенвальда. Это с запада, где при наступлении американо-английских войск пришлось эвакуировать эти лагеря, к началу апреля количество заключенных доходило до 80000 чел. (так утверждали впоследствии). Здесь я увидел впервые власовцев в черных шинелях, они охраняли нас при засыпке воронок от бомбежки вокруг лагеря.

Восстание (ОЗ)

Начало апреля. В лагере чувствуется напряженная обстановка, особенно когда вокруг лагеря появились солдаты вермахта с фаустпатронами. Все узнали, что это для ликвидации лагеря.
3 апреля комендант лагеря Пистер вызвал к себе более авторитетных немецких заключенных и сказал, что при приближении американских войск он сдаст лагерь им в целости, но в лагере по сведениям есть оружие у иностранцев и они постараются перебить немцев (заключенных), а потом двинутся навстречу американцам. Немцы пришли к русским и об этом сказали. «Провокация» - сказал Симаков и другие члены подпольного штаба.
И через несколько часов, в 6 часов вечера по радио объявлено «Всем евреям с вещами построиться на аппельплаце!». Все члены комитета бросились в бараки и объявляли не выходить на построение, а евреев в лагере было около 8000. На построение не вышли евреи. Ночь прошла спокойно. Днем 4 апреля утром снова команда «Всем на аппельплац!»
Выстроились на аппельплаце, где отбирают евреев из колонн блоков. Началась операция по спасению их. Заменялись номера, срывались звезды, прикреплялись красные винкеля с буквой R. Но было выведено более 3000 евреев за браму.
3000 евреев выведены и расстреляны около башни Бисмарка в 3 км от лагеря.
Видя сопротивление заключенных, комендант решил нанести удар и приказал вызвать к браме 46 немецких коммунистов (списки выдал провокатор), чтобы лишить лагерь руководства сопротивлением заключенных. Центр решает не выдавать их. Лагерь не подчиняется, вышел из подчинения. Тогда комендант просит об отправке 6000 заключенных для работ в рабочие команды. Но понятно было, что это провокация. Два дня шла отборка людей. Штаб начал направлять слабых к браме, их отправляли назад, а их снова по другим улицам снова направляли к воротам. Так было 2 дня. Поняв это, комендант в 11 часов 8 апреля объявляет, что к 12 часам все заключенные с вещами должны явиться на аппельплац с вещами.
Но никто не вышел на площадь. И снова приказ «Даю 2 часа на сбор или буду силой очищать лагерь». В это время Костя Леонов и поляк Эдмунд Домазин по передатчику дают «SOS! SOS! Бухенвальд в опасности. Просим помощи!»
И через 2 часа в лагерь на мотоциклах врываются эсэсовцы, окружают блоки, в том числе и 44, но нас заранее выводят в те, которые не были окружены. Члены штаба надевают белые повязки и выводят из колонн заключенных под руководством нашего штубендиста Валентина Логунова. В этот день эсэсовцам удалось вывести из лагеря не более 4000 человек.
Следующий день 9 апреля лагерю наносится удар. Комендант видит, что основной силой являются военнопленные и требует вывести их. И по решению комитета решили вывести, чтобы не спровоцировать применить силу и 500 лучших боевиков во главе с руководителем русского политцентра Н. Симаковым и рук. военного сектора Степана Бакланова уходят за ворота.
На следующий день 10 апреля никому не разрешается показываться за пределами блоков. Несколько дней лагерь не получает питания. Американцы на позыв не принимают мер. Они обходят лагерь с юга и севера, они не хотят освобождать, так как здесь в основном политические и много коммунистов. А вокруг лагеря немцы роют окопы. Многие требуют начать восстание, но штаб не дает команды. Ночь с 10 на 11 апреля спали не раздеваясь, ожидая начала начала уничтожения лагеря. С утра 11 апреля за проволокой оживление, суета, спешка у эсэсовцев. Центр из-за проволоки получает известие: на 17 00 час. назначена полная ликвидация лагеря. Собирается совещание и решение: выступаем в 15 часов 15 минут Начало восстания по разрыву гранаты у угловых ворот. и политработники во всех блоках читают воззвание:

«Товарищи! Фашистская Германия, потрясшая мир чудовищными зверствами, под натиском Красной Армии, войск союзников и тяжестью своих преступлений рвется на части. Вена окружена, войска Красной Армии наступают на Берлин, союзники в 40 километрах от Ганновера, взяты Вьюттербург, Зуль, Гота, идет борьба за Эрфурт. Кровавый фашизм, озверенный своими поражениями, в предсмертных судорогах пытается уничтожить нас. Но часы его жизни сочтены. Настал час расплаты. Военно-политическое руководство подпольной организации лагеря дало приказ в 3 часа 15 мин начать последнюю беспощадную борьбу с фашизмом. Все как один на борьбу за свое освобождение! Смерть фашистским зверям! И будь проклят тот, кто забыв свой долг, спасует в этой последней беспощадной борьбе! Наш путь героический! В этой героической борьбе победа будет за нами! Все как один, подчиняясь военной дисциплине, приказам и распоряжениям командиров и комиссаров, презирая смерть, горя ненавистью к врагам, - вперед, трудным, но боевым путем к свободе! Смерть фашистским извергам!
Да здравствует свобода!»
Мне при выходе из блока дали винтовку старого образца. С ней и был до сдачи оружия. С вышек строчат пулеметы по улицам Бухенвальда, но люди перебегают от блока к блоку, некоторые несут оружие из секретных складов, где хранилось оно годами, собранное по частям и винтикам. Теперь его выдают на руки. Логунов собирает еще раз командиров рот и еще раз ставит каждому конкретную задачу. Собрать людей поротно и ждать моей команды.
Через несколько минут подполковник Смирнов давал командирам подразделений последние указания: «Как вы знаете, первым пойдет ударный батальон В. Логунова с 44 блока. У него там все подготовлено для обеспечения успеха. Всем остальным поддерживать всеми мерами его наступление на гарнизон». Немецкие товарищи будут действовать левее, обеспечать отключение тока из проволоки и захват связи. Французы, чехи и поляки обеспечат тыл блока № 44. Все роты заняли свои позиции. У ворот разрыв гранаты – это сигнал начала.
Ура! Крик по всей цепи. Все ринулись вперед. На вышках замолкают пулеметы под выстрелами бойцов. С ближней вышки стянули пулеметчика крючками, а с другой вышки пулеметы бьют уже по окопам немцев. Наша рота, прорвав колючку, вырвалась к собачнику и обнаружили галеты для собак, заключенные, захватив часть галет, на ходу едят. В это время немец-зеленый начал отбивать заключенных от галет и за них заступился русский лагершутц. И бандит стреляет из пистолета в него и убегает. Впоследствии он скрылся, немцы сумели его вывести из лагеря. Мы заняли оборону по внешнему обводу штейнбруха и здесь держали оборону до сдачи оружия. Эсэсовцы с началом штурма башен и проволоки, которую рвали приготовленными слегами и кое-где резали ножницами.
Другая часть батальона послана сосредоточена в лесу для штурма военного городка.
Логунов с бойцами блока № 2 штурмовал браму. Ворвались в помещение коменданта, в это время звонит телефон. Трубку берет Виктор Рудов. «Как идет уничтожение лагеря?» - по-немецки спрашивают из Веймара. Он отвечает по-немецки: «Все идет так, как должно быть». На башне укреплен красный флаг. Танкисты захватили один танк, который потом помогает штурмовать эсэсовские казармы, захваченных эсэсовцев уводят в лагерь в блок № 39, туда привели более 200 эсэсовцев. Второй танк подбили фауст-патроном и закопали в землю, сделали дотом для обороны. Продолжали вылавливать эсэсовцев в лесу. Захвачены склады оружия и многие им вооружились. Обнаружили склад кожаных курток и брюк (морских). И когда через 2 суток появились 4 американских танка, то мы бросали им на танки эти кожаные куртки и брюки. Танки быстро прошли на Веймар.
В эту форму оделись и бойцы 44 блока. Я взял себе только куртку и возил с собой, пока не определили в полк, где старшина пристал ко мне, что все равно отберут, давай менять на часы. Пришлось обменять.
Танки ушли, а американской пехоты все нет. Поэтому пришлось держать оборону, так как немцы пытались еще наступать на лагерь.
В ходе боев понес потери 44 блок: у Даниила – 11 чел., у Паныча – 7 чел., у Харламова – 17, трое тяжело ранены, у Федора 21 чел., у танкистов – нет.
После ухода танков в Веймар, на лугу южнее лагеря возник митинг около 1000 чел. с оружием, бросивших оборону. Некоторые бывшие «авторитеты» предпочитают прорываться к Эрфурту. Этот мятеж был подавлен 4-й ротой блока 44, они были разоружены и отправлены в лагерь. На следующий день в Бухенвальд вошли регулярные части американской армии, с ними и американская администрация и туча корреспондентов.

На свободу, но не сразу(ОЗ)

Командир части на горе Эттерсберг капитан Петер Баль издал приказ «Проволоку восстановить! На вышках поставить своих часовых. Арестантов разоружить!» Но батальон решил оружия не сдавать. На вышках поставлены пулеметчики, у порванной проволоки часовых поставили. И американцы не решились скрестить оружие с повстанцами. Своих часовых поставили у складов, у гаражей. Вместо Русского Военно-политического подпольного центра избирается Русский комитет. Единодушно начальником «Русского лагеря Бухенвальд» назначается подполковник Смирнов, начальником штаба Логунов Валентин. А на браме американские часовые и не выпускали заключенных, выходили из лагеря через нашу охрану у разорванной проволоки. И только через несколько дней под напором нашего комитета американцы открыли ворота брамы, и мы могли свободно выходить из лагеря.
К освобождению лагеря мы здорово наголодались. В лагере была ферма кроликов и свиней для эсэсовцев. И с первого дня освобождения комитет дал указание зарезать часть свиней и накормить лагерь. Это было сделано. Мы стали питаться хорошо. Но не учли одного: истощенным малого лагеря нельзя было сразу давать много еды, это привело к смерти многим заключенным. Многих истощенных перевели в лазареты, улучшили уход за ними, медицинскую помощь усилили.
19 апреля на аппельплаце построились все оставшиеся в лагере на поверку по национальностям. Всего в лагере осталась 21000 чел., из них русских 14000 . Погибло в лагере 58000 человек.
На трибуну выходили представители всех 18 национальностей. Затем принимается клятва: «Мы, бывшие заключенные Бухенвальда: русские, французы, поляки, чехи, немцы, испанцы, итальянцы, австрийцы, бельгийцы, голландцы, англичане, люксембургцы, югославы, румыны, венгры – совместно боролись против фашизма, против нацистской банды, за наше собственное освобождение. Мы твердо были уверены: наше дело правое, победа будет за нами!
Мы, представители всех национальностей, вели жестокую беспощадную борьбу. И эта борьба еще не закончена. Фашизм еще не уничтожен на земном шаре. Еще находятся на свободе наши мучители-садисты. Поэтому мы клянемся перед всем миром на этой площади, на этом месте ужасов, творимых фашистами, что мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом Правды!
Уничтожение фашизма со всеми его корнями – наша задача, это наш долг перед погибшими товарищами, их семьями! Клянемся отомстить за смерть наших товарищей!»
Одним общим порывом взметнулись десятки тысяч рук и вырвалось на всех языках: «Клянемся! Клянемся! Клянемся!»
В 1958 г. на открытии мемориала в Бухенвальде О. Гротеволь сказал, что в концлагеря было брошено 18 млн. человек, а 18 млн. были зверски убиты. На этом митинге был Симаков, Кюнг и др. члены подпольного штаба.
К началу восстания около крематория накопилась масса трупов, которых во время восстания не сжигали. При приходе американцев масса корреспондентов, а также и солдаты фотографировали крематорий и эти повозки с трупами и лежащих вокруг крематория. Позже уже в мае американская военная полиция МР приводила из Веймара по 1000 жителей и показывала лагерь. Стояла жаркая погода, многие жители плакали и даже падали в обморок от увиденного и все говорили: «Мы не знали, что здесь творили эсэсовцы». И так несколько дней приводили колонны жителей. От трупов уже шло зловоние по всему лагерю.
Через несколько недель в лагерь приехало 2 советских офицера в новой форме с погонами с орденами. Мы это видели в первый раз. Они осмотрели лагерь, много рассказали о жизни страны, пообещали нам скорое возвращение. Американцы не стремились нас отправлять, ссылаясь на нехватку автотранспорта.
Весь май мы были свободны в выходе из лагеря. В это время нас решили приодеть. Из складов, где хранилась одежда прибывших в лагерь, нам выдали по 3 костюма и по половине подошвенной кожи. Я порезал кожу на куски по размеру чемодана. Некоторые заключенные из этой кожи сделали чемоданы. И это правильно. Я свой чемодан возил с собой до призыва в полк. А когда направили на границу за 20 км от полка, я оставил чемодан, обшитый плотным материалом у бывшего моего возничего в Майсене У Симкова Ивана.. А когда разрешили послать посылки домой, то он отправил мои вещи себе домой. Когда нас отозвали на зимние квартиры, я пришел к нему за чемоданом, а он сказал, что отправил вещи домой и в компенсацию за это дал мне немецкие сапоги с твердыми голенищами и с подковами. Так мои вещи все исчезли, очень жаль было их. А вскоре я демобилизовался и везти домой нечего.
На блоке я дружил со многими заключенными, но особенно с Капелькой Канонкарп с Миргорода и с Фещенко Тимофеем с Украины. После возвращения домой я с ними переписывался. И Капелька и Фещенко прислали мне фотографии. А Фещенко Т. приезжал ко мне по пути в Омск с целины, куда он приехал в 1956 году. Разыскал через справочное бюро и был один день. Так же был в хороших отношениях с Заславским Кондратом с Югославии, г. Срем с. Больевцы. Бывший казак при отступлении белых с Крыма отплыл в Югославию. Как партизан был сослан в Бухенвальд. После освобождения из Югославии присылал мне письмо и просил помочь ему материально. Но я ничем помочь ему не мог, сам в тяжелом положении был после возвращения домой.
С Фещенко Т. часто ходили в Веймар. Иногда работали у американцев. Освобождали казармы от мебели, выбрасывали шкафы через окна. Они платили своими пакетами с едой (сухой паек). Американцы пока эта территория Германии не отошла в зону оккупации Советского Союза, старались вывезти оборудование заводов, хотя не должны были этого делать. В войсках американцев очень много негров, а шофера на студебеккерах в основном были негры.
Однажды я с Фещенко пробрались через окно подвала разбомбленного дома и обнаружили там три огромные бочки с вином с большими кранами. Мы налили ведро вина, а затем разлили в бутылки и пошли с ними в лагерь и по пути угощали американских солдат вином. В следующий раз, когда залезли в подвал, то в бочках вина не было, а на полу чуть не по колена было вино, т.к. стока через высокий порог не было. Кое-кто черпал и это вино. До этого из кранов наливали в бутылки, котелки и вино лилось мимо на пол. Пол цементный и вино не уходило.
И только в конце мая нас на студебеккерах через Хемниц привезли в Рудольштадт, а затем в Майсен.

Снова в Советской армии (ОЗ)

Перед выходом из Бухенвальда всем заключенным выдали удостоверения на 4-х языках: русском, английском, французском и немецком и отпечатки пальцев правой руки. Это удостоверение мне выдано уже на мою настоящую фамилию Струц П.С., а не Полианчик Виктор Константинович.
Это удостоверение у меня было вытащено из кармана в Новосибирске, у ж.д. вокзала при посадке в трамвай.
В Рудольштадте мы проходили фильтрацию в органах контрразведки. Впоследствии этот документ сыграл большую роль в 1994 году, когда надо было доказать, что я был в концлагере Бухенвальд. Правда при опросе допустили описки: я призван в армию 6 окт. 1939 года, а здесь написан 1940 год, в Бухенвальд попал в октябре 1943 года, а записано: январь 1944 года, почему мне выдали на 30 марок меньше в 1994 году.
После Рудольштадта нас перевезли в лагерь перемещенных в г. Майсен на Одере. Здесь я работал старшиной в роте, которая имела стадо лошадей, выбракованных из полков в ходе войны.
Наша задача была содержать это стадо в нормальном состоянии. Моя задача состояла в том, чтобы вовремя кормить людей роты. У меня была легкая тележка, пара лошадей и возница Симаков Иван, который впоследствии мои вещи отправил себе домой. Я обязан был 3 раза в день получать на кухне питание, привозить в роту и кормить роту. Мы приспособились уводить доходягу-лошадь в соседнюю деревушку немцам на убой, а они нам давали 70 кг конской колбасы. А однажды повели лошадь, а она не дошла до деревушки и пала, мы быстро позвали немцев, они прибежали и дорезали, а нам выдали 70 кг колбасы.
Немного раньше Фещенко Т. был отправлен на курсы шоферов. Через несколько дней бывших солдат отправили в 76 полк 74 дивизии, расположенной в г. Зоннеберг, Рутол. Шли пешком до расположения полка. По дороге остановились на обед в доме какого-то богача.
С собой у нас не было посуды, стали искать в доме кто что мог достать. Когда стали с полевой кухни обед, там начался хохот: один солдат принес ночной горшок очень красивый. Он не знал его назначения, вокруг смех, пришлось бросить его в сторону. Когда пришли в полк, то нашу роту направили на границу с американцами, это граница между Саксонией и Баварией. Бавария – это зона американская. Граница проходила по шоссе, шоссе было американским. Они редко ездили по нему, патрульная служба. Мы по всей линии границы стояли постовыми через километр друг от друга. Стояли днем и ночью. Конечно, это охрана символическая. Днем часто границу переходили с нашей стороны на американскую. Кто тележки вез, кто с рюкзаками. Если задерживали, то возвращали назад. Иногда американцы возвращали на нашу сторону, если подъезжали в это время. Однажды задержали немца с тележкой, а в это время снова тревога. Мы немца закрыли в туалет на улице, а когда возвратились, то оказалось, что немец вылез через очко в туалете и через наружное отверстие. Содержимое тележки приехавший командир роты раздал заставе. Мне достались мужские туфли. Очень строго гонял ком. роты за случаи мародерства. Приспособились в других ротах около деревушек спускать воду из стоков и собирать карпов. А немцы затем шли к ком. роты с жалобой и ему приходилось платить убытки за эти дела солдат. Мы ходили рвать яблоки и груши на американскую сторону. И разложили это под кровати. А через несколько дней такой ароматный запах появился, что пришлось убирать на улицу, чтобы не нагрянул командир роты. Ком. взвода мы не боялись. Он через нашу заставу разрешил пропускать немца сапожника с американской стороны. Он шил им сапоги из кожаных тужурок, как такие, которые мы бросали американским танкистам.
Однажды мы задержали украинку киевлянку. Она шла на американскую сторону к своему хозяину. Она не захотела уезжать на родину – хороший хозяин. И несла бутылку очищенного спирта. Ее отпустили, а бутылку отобрали. А вечером решили распить. А в это время возвращался немец с нашей стороны. Его посадили за стол, налили и ему спирта. Он отказывался пить. Один из солдат ударил прикладом об стол и крикнул «Пей! А то будет капут». Он выпил, потом налили еще раз. Он так опьянел, что мы его под руки перевели через шоссе, положили на траву. И он больше не приходил на нашу сторону.
В выходные дни американские солдаты на машинах одна за другой ездили с заставы на заставу и предлагали нам свои товары: из мешка высыпают массу часов, которые они отбирали у немцев, швейцарские часы, которые получали из США, по 600 марок, новое обмундирование 600 марок, машину Доджь за 15000 марок, бензин. Мы у них ничего не покупали, так как и денег у нас не было. Но швейцарские часы через офицеров заказывали офицеры из Берлина и других городов. Мы узнали, что американские солдаты настоящие спекулянты. Они могли немецкие (оккупационные) марки кроме 500-ных купюр вкладывать в банки. Мы свои марки никуда. После демобилизации нам обменяли по 1000 марок на рубли, а остальные хоть выбрасывай. Я на свои оставшиеся купил в Веймаре безопасную бритву, наручные дамские часы (цилиндры) и еще кое-что по мелочи. Также и другие поступили.
На границе мы были до середины октября, а затем уехали на зимние квартиры в Иену. На смену нам приехали молодые солдаты, очень худые, но в новой зимней форме (диагоналевые синие брюки и зеленые диагоналевые гимнастерки). При передаче заставы на построении были немцы из окрестных деревень. Они говорили, что очень они слабые. Примерно через полмесяца мы в Иене узнали, что всю заставу вырезали фашисты. Мы говорили командованию, что пошлите нас снова туда, мы наведем порядок.

Домой! (ОЗ)

В последнюю ночь мы открыли такую стрельбу, что немцы повыскакивали на улицу, думая, что снова начались военные действия. Мы расстреливали запасы патронов. Провожали немецкие женщины нас, как когда-то дома провожали в армию, напекли хлеба, даже со слезами на глазах. Комсостав погрузил на платформы пианино, кресла, мотоциклы и другое «приобретенное» имущество. И вот когда приехали в штаб батальона и пошел к Симкову за своим чемоданом, то узнал, что он из него все мои вещи отправил к себе домой. За все это он дал мне немецкие сапоги. В Иене мы занимались как обычно строевой подготовкой, политзанятия, патрулирование, охрана объектов. В это время вышел Указ, в котором говорилось, что учителей, врачей, зоотехников, агрономов демобилизовать. И вот я 11 ноября 1945 года демобилизовался. Нам кое-что дали по талонам: морскую тельняшку и брюки, немецкую форму (стального цвета) и шинель зеленого цвета (шита из немецкого материала), летную шапку. В таком виде я и приехал домой.
Пока эшелон стоял в Веймаре, мы пошли в магазины тратить оставшиеся марки. И вдруг я увидел на улице ехавшего на осле нашего бывшего форарбайтера в Гольцхофе. Поздоровались как старые друзья. Форарбайтером он был замечательным, мы от него не слыхали никогда грубого слова или окрика. Он был как старший товарищ, хотя носил зеленый винкель (бандита).
Сборный пункт был в Бухенвальде, пока собирался эшелон демобилизованных. Жили в эсэсовских казармах. Увидел, что проволочное ограждение снова восстановлено, но в лагере в полосатой форме ходят немцы (эсэсовцы, гестаповцы и прочие) под охраной наших солдат. Здесь встретил земляка с Алексеевки, с ним знаком я был с 1936 г. Он был танкистом. Вместе ехали до Ужанихи. Потом с ним несколько раз встречались в Чулыме. Всю дорогу вместе питались, чем могли, т.к. на наши талоны в дороге отовариваться нигде не могли.
По Польше наш эшелон ехал 5 суток, так как на станциях поляки часто не давали паровозы для дальнейшего движения, приходилось силой добиваться паровозов. При въезде в Польшу все вагоны были покрыты мотоциклами и велосипедами, но когда доехали до нашей границы, ничего не осталось. Поляки, пока эшелон ночью стоит, залазят на вагоны и как только эшелон двинулся, их сбрасывали на землю. По ходу эшелона на стоянках солдаты меняли свои отрезы мануфактуры на самогон. В этом эшелоне ехали, в основном, солдаты из комендантских команд, которые шли после боев, брали в оставленных домах все, что можно взять. Они не думали, что едут домой, где ничего нельзя купить в это время. У многих были полные мешки этих отрезов. Когда после Варшавы мы узнали, что предыдущий эшелон был обстрелян бендеровцами, то мы в вагонах устроили по стенкам заграждения из этих мешков, а сами лежали на полу вагона. Но все обошлось благополучно. А охрана эшелона состояла из 5 вооруженных солдат. И вот переехали границу в Бресте и увидели нашу жизнь. На станциях стоят женщины и предлагают соль стакан – 10 руб., иголка – 10 руб., хлеба ни у кого нет. За всю дорогу мы не смогли нигде отоварить свои продуктовые талоны. Везде нищета, серость, хмурые люди. Когда приехал в Чулым, то увидел, что с Востока приехали демобилизованные в японской форме (шапки, куртки). И 5 декабря я приехал домой. Меня встретил брат Григорий (Вероятно Петр Степанович запамятовал: Насколько мне известно, брат Григорий - мой отец- вернулся домой позже, что собственно и сам П.С. упоминает в следующей главе ОЗ), сродная сестра Демченко Полина на окраине Ужанихи и зашли к Кисловым так как замерз окончательно, а мороз в это время был до 40°. И вот я дома, встречают мать, Нина, Юра, Валя. Все рады приезду. По талону получил 3 литра размороженной тминной водки. И собрались родные на встречу.

Дома! (ОЗ)

И здесь я узнал, что мать получила в 1943 году письмо из Смоленской области из Троян от Колабских после освобождения Смоленской области от немцев. Они сообщили, что я в 1941-42 г. жил у них до отправления в лагерь и в Германию. Об этом письме знала только тетя Аксинья Демченко. Другим об этом боялись сказать, т.к. действовал приказ № 270, в котором говорилось, что семьи пленных должны выселяться на Север. Поэтому они об этом письме никому не говорили. Узнал также, что отец в 1941 году был осужден за лишний хлеб на зерноскладе, и который вывез домой по совету председателя сельсовета, а затем ему же было доложено. Отец был осужден, отбывал в лагере в Новосибирске. Мать приезжала к нему, видела, что он уже был опухшим и сказал, что скоро погибнет, просился на фронт, но его не берут, так как он инвалид. В 1920 г. при подавлении поповского восстания в Петропавловске был ранен в ногу разрывной пулей, ампутировать не дал, поэтому прихрамывал на ногу. Умер в 1942 году.
25 декабря поехал с одним демобилизованным в Новосибирск получить в продпункте на талоны, которые не мог отоварить в дороге. Получив продукты, должны ехать на квартиру к знакомым попутчика на ул. Ермака. При посадке в трамвай у ж.д. вокзала у меня из кармана брюк вытащили кошелек, где были воинские документы и удостоверение из Бухенвальда. В этот же день ходил по отделам милиции, думал, что подбросили или нашли и отправили в милицию документы около вокзала. Но везде, где я был, стопы документов, паспортов, но моих не было. На другой день решил пойти в военкомат и заявить об утрате документов. И только вышел к парку им. Сталина, меня остановил патруль на кошевке и спросили: «Куда идешь?» Я ответил: «В военкомат». «Садись, довезем». И привезли в центральный военкомат. Опросили и отвели в подвал, там уже много было таких, как я.
Оказывается, это был режимный день, всех в военной форме задерживают и в военкомат на проверку. У кого документы в порядке, то строем ведут на ж.д. вокзал и не выпускают до вечера, у кого нет документов – в подвал до выяснения. У кого нарушение формы – маршировали строевой в ограде. Это было сделано, чтобы выявить все бандитские слои в военной форме. Утром по приезде зашли в старый ж.д. вокзал, там был пересыльный пункт для демобилизованных. Нам показали, что ночью со спящих солдат срезали ордена с гимнастерки. Днем я ходил на рынок, чтобы продать наручные часы, т.к. деньги вытащено. Увидел, что продавали различные ордена и медали. Часы так и не продал.
Ночь провели в холодном подвале, жгли в бочках автомобильные покрышки. Утром вызвали на допрос, я пришел черный в саже. Хорошо, что у меня была трудовая книжка и аттестат об образовании в гимнастерке, то они мне помогли.
Мне сказали, чтобы я немедленно выезжал из Новосибирска, чтобы снова не попасть в облаву. В тот же день мы выехали в Чулым. Я пошел в военкомат и доложил, что у меня вытащили документы, чтобы они сделали запрос в полк, так как я еще не стал на военный учет в военкомате. Затем пошел в РайОНО насчет работы. Ничего мне не обещают, мест в Ужанихе нет. А по Указу сказано, что демобилизованные должны быть устроены на работу, откуда были взяты в армию. И так я ждал до марта 1946 года. В марте мне предложили поехать в Александровку (15 км от Ужанихи) в двухкомплектную школу, где работали две сестры Боковы Катя и Вера. Катя была заведующей школы, а Вера учительницей. Катя уезжала к мужу Харитоненко в г. Клин. Он офицер. С Катей я встречался в полку в Хараноре. Она вышла замуж за Харитоненко и она с ним приехала в полк в 1940 году. Когда полк в мае выехал на Запад, то в полку остались все семьи офицеров и имущество полка, а охранять оставили мл. лейтенанта Харитоненко с отделением солдат.
Пришлось мне соглашаться ехать работать туда, ничего не сделаешь. Дома материальное положение тяжелое. Брат Григорий демобилизовался и тоже не работал. Я также без работы.

Мирная жизнь. Не все так просто (ОЗ)

Устроился на квартиру рядом со школой. Вел 2 класса одновременно: 2-й и 3-й. Сидят в одной комнате, перегорожено классной доской. С одним классом занимаюсь, а другой класс выполняет письменное задание. Затем перехожу в другой класс, а предыдущему даю задание письменно выполнять. Вера вела также 2 класса: 1-й и 4-й кл. Так я доработал до конца года.
Летом устроился на работу в Ужаниху в школу в колхозе «Ударник». Заведующая Картавцева. Занимался ремонтом школы, с Чулыма привез материалы: кирпич, гвозди, известь. Но осенью вдруг пришел приказ РОНО, направляют заведующим школы в Морковную Гриву. Я отказался ехать. Осенью новый приказ РОНО, снова направляют в другую школу. Я не поехал. Дома занимался ремонтом дома, покрыл крышу снопами осоки. Это я видел, как делали ребята на Смоленщине.
В декабре приехал в Чулым и в РОНО, чтобы уволиться и оформить трудовую книжку. В РОНО работала инспектором эвакуированная из Ленинграда. Она работала до этого в Ужанихе и жила у тети Аксиньи. Когда я ей сказал, что хочу уехать в Ташкент, оттуда прислал письмо немец, который жил у нас до уезда в Ташкент. Он пишет, что можно устроиться там на работу. Инспектор говорит, что в Ужанихе в средней школе надо снимать с работы учительницу (окончила 10 классов), так как не справляется с учениками 2 класса (все детдомовцы). И если я желаю, то направят на этот класс. Я согласился.
В это время началась январская конференция учителей, она мне дала талоны на питание в столовую. И так я начал работать в школе в Ужанихе. Класс был тяжелый, некоторые ученики убегали в Чулым, воровали в детдоме простыни и продавали населению.
Зимой 1946 года приехал в Ужаниху и вызвал меня в сельсовет бывший однополчанин Леонтьев. Он в полку был в музвзводе. Когда приехали в Смоленск, то во время марта при налете авиации ему поранило глаз, он был демобилизован сразу же. В Чулыме стал работать инструктором райкома партии. Приехал, чтобы допросить меня как бывшего военнопленного. Он затем сказал, что не может остаться живым, если был в концлагере. После этого приехал секретарь райкома партии и также вызывал на беседу. Какие выводы они сделали - не знаю. Может поэтому мне не дали сразу работать в Ужанихе.
В Ужанихе нас было 3 бывших однополчан, которые оказались в плену: Суховей и Суббота Роман. Они оба были в роте связи. Суховей работал директором детского дома в Ужанихе. Затем его сняли, как видно, по причине неблагонадежности. С выездом в Новосибирск потерялся след о моем пребывании в плену, кроме военкомата. В военкомате в картотеке было записано, а также в военном билете.
И только в 60-е мы были вызваны в военкомат и нам объявили, что наступило время снять с военнопленных всякие ограничения, а затем выдали удостоверения ветеранов в 1979 году. А затем по случаю юбилейных дат стали вручать медали, а затем вручили и орден Отечественной войны II степени.
В 1994 году, когда объявили, что узникам концлагерей будут выдавать марки. Но надо доказать это документами, а у меня их нет. В октябре 1994 года я поехал в Москву, взяв адреса архивов, где могут быть документы, а также справку о службе в Красной Армии, так как военный билет не является таким документом (так сказали мне в военкомате, а надо справку из архива в Подольске). Я обшел 3 архива в Москве, на Пирогове, на Выборгской. В одном архиве нашли карточку с моим номером № 17476, где написано, что расстрелян, но фамилии в карточке нет. Я сказал, что это номер другого человека. Мне уже дали номер повторно.
Во всех архивах я оставил заявления, а обещали через месяц выслать по месту жительства. Я пошел на Кузнецкий Мост № 22 в ФСК (Федеральная служба контрразведки), где мне дали направление в Новосибирскую ФСК. Здесь через 20 дней мне дали документ о фильтрации меня в Германии, в котором подтверждают, что я был в армии, в плену и концлагере Бухенвальд . Этот документ я отнес в собес и он был отправлен в Москву. А 8 мая 1995 получил в облсобесе 750 марок. Правда, в документе уменьшили срок пребывания в концлагере с октября 1943 года до 20 января 1944 г. А это дата, когда в штейнбрухе мне покалечило ногу. А в 1998 году в апреле всем узникам лагерей выдали еще 30% марок от той суммы, которую получили первый раз – 225 марок.
При получении марок в апреле 1998 года я встретил секретаря БУМФ (Музей бывших малолетних узников фашизма) в школе № 192, ул. Чигорина № 8 в Бугринской Роще. Карпова Людмила Петровна, Музей имени Симакова Николая. Руководитель музея Мираненко Тамара Викторовна.
8 ноября ко мне приезжал бухенвальдец Будасов Алексей Георгиевич. Он сказал, что 18 ноября соберутся бухенвальдцы в школе № 192 и будет встреча с уч-ся в виде пресс-конференции. Здесь я встретил третьего бухенвальдца. Ткаченко Дмитрий Филиппович
Будасов А.Г.
На пресс-конференции сначала выступили мы, трое бухенвальдцев, перед учащимися, корреспондентами, а затем Волк Самуил, бывший узник гетто в Минске, а затем партизан. Он член совета БМУФ (председатель).
11 февраля 1999 года было официальное открытие музея БМУФ им. Симакова Н.С. Здесь были представители города, области, Кировского района. Церковь освятила музей. Открытие было приурочено к дню смерти Симакова Н.С. 11 февраля 1969 года. После открытия музея поехали к дому, где жил. Угол улицы Советская и проспект Димитрова, где на доме мемориальная доска, затем поехали на кладбище к могиле Симакова, а после возвратились в школу № 192 на поминальный вечер. Обед человек на 60 был. Здесь встретил Бугрова Николая Михайловича, автора книги «Жизнь без молодости». Книга автобиографична. Он после плена был осужден на 20 лет по ст. 58, был в лагерях Воркуты и Колымы. Он работал в Новосибирске вместе с Симаковым и был на похоронах Симакова.
В этот день в газете «Советская Сибирь» помещена большая статья «Я взрослела на войне» Ивана Нечая. В ней опубликованы небольшие сведения о малолетних узниках концлагерей. В Новосибирске 254 бывших малолетних узников. Они после возвращения с СССР были высланы в Новосибирскую область как неблагонадежные. С Украины, Белоруссии, Смоленской области и других.
После приезда из Москвы в 1994 г. получил ответы 3-х архивов о том, что документов о нахождении в концлагере Бухенвальд не обнаружено.
А из Подольска из архива ответ: в списках демобилизованных в 1945 г. нет. Выходит, что и не служил в армии с июля 1945 г. по 11 ноября 1945 г. Вот такой наш армейский архив.
Иван Иванович Нечай (он также был вывезен малолетним в Германию с Донбасса). Он в декабре 1999 г. договорился со мной чтобы сделать передачу по телевидению к Дню Победы. Это было в феврале 2000 года. Но я попал в больницу № 2 скорой помощи. И приезд Нечая И.И. сорвался. 11 апреля в школе № 192 (в музее) был после поездки на кладбище и к дому Симакова, я пошел домой к Будасову, немного выпили. А 14 апреля я снова попал в больницу, а вышел 29 апреля.

(удалены частные воспоминания ОЗ)

10 февраля при осмотре как ветерана на ЭКГ обнаружено, что необходимо отправить в больницу № 2. Меня «Скорая» увезла и положили до 3 марта 2000 г. При приезде из больницы вечером 3 марта включил телевизор и по 2 программе слышу, что 2 дня как умер Нечай И.И. Прощание будет в понедельник в телестудии. Но через несколько дней Саше позвонили из телестудии помощница Нечая, выполняя программу Нечая решила приехать для съемки. Приехали и засняли до 40 минут. А через 3 дня приехали снова и делали передачу как об учителях, тоже минут 30.

(удалены частные воспоминания ОЗ)

В связи с ухудшением работы сердца я решил передать в музей брюки из Бухенвальда, я это обещал музею.
ДАРЮ МУЗЕЮ БМУФ ИМ. Н. СИМАКОВА
ОТ БЫВШЕГО УЗНИКА КОНЦЛАГЕРЯ
БУХЕНВАЛЬДА ПОЛИАНЧИКА
ВИКТОРА КОНСТАНТИНОВИЧА
ЛАГЕРНЫЙ № 17476. НЫНЕ
СТРУЦ ПЕТРА СТЕПАНОВИЧА
г. НОВОСИБИРСК
ул. КАРАВАЕВА, 82/2
ДЕКАБРЬ 2000 г.

11 ноября 2000 года видел (суббота) видел во сне, что в Ужаниху приехал Папка Александр. И мы с ним куда-то собрались ехать, шли от школы к нам.

13 ноября видел сон: врач назначил мне операцию первому, а Павлу Федоровичу Курдюмову вторым. А затем врач говорит первому буду делать Павлу Федоровичу, а потом только мне. Но я проснулся и не досмотрел сна, чем это закончилось бы?

(удалены частные воспоминания ОЗ)

25/XII 2000 года видел во сне, как будто я приехал в Ужаниху, в свой дом. Затем вышел на улицу, вижу Киевский Вас. рубит дрова. Я подошел к нему и спрашиваю: как дела, где работаешь. Он отвечает, что на стройке. Я спросил, а где Шевченко Андрей. Он сказал, что он в институте связи. Я сказал: Это здорово, в селе и институт.