Уже два авторские листа написаны.
Энкавэдэшник явился только утром, сияя лиловым фонарём под глазом. Он уже успел протрезветь, и выглядел злым, но скандалить не стал. Забрал наган и трясущимися руками засунул его в кобуру.
- Спасибо, что сохранил. Только скажи, кого мне благодарить за то, что я под трибунал не попал?
- Старший лейтенант Ляхов, Пётр Степанович.
А вскоре за окном потянулись пригороды Челябинска.
На вокзале Пётр пристроил всё семейство в зале ожидания, а сам бросился к кассам: сначала к общей, чтобы купить билеты Ореховым, а потом в воинскую за билетами себе и Насте. Всё получилось удачно: удалось купить билеты в один вагон, хотя до посадки на поезд до Москвы нужно было ждать ещё часа четыре.
Ореховы, никогда не видевшие такого многолюдья, немного растерялись, попав в огромное, недавно получившее второй этаж, здание вокзала, и Петру, которому доводилось бывать не только в Москве и Ленинграде, но и в Мадриде, пришлось таскать их повсюду буквально за руку. Впрочем, мальчишки быстро освоились, и теперь Анне Петровне приходилось беспокоиться, как бы они никуда не умчались.
- Ничего, мама, - успокаивала мачеху Настя. – Ещё три часа ждать осталось, а там из вагона они никуда не денутся.
Но подождать три часа не вышло.
- Вы – старший лейтенант Ляхов Пётр Степанович?
От холодного взгляда лейтенанта госбезопасности в Петра мурашки по коже пробежали.
- Так точно!
Это он называется лейтенант, а его звание соответствует капитану всех прочих родов войск.
- Предъявите, пожалуйста, документы.
Пётр протянул своё офицерское удостоверение, лейтенант мельком глянул в открытую книжечку и положил её себе в карман гимнастёрки.
- Мне приказано доставить вас в областное управление НКВД.
- Но я… Но мне нужно семью отправить на поезде…
- Доставить вместе с семьёй.
Разговор втроём – полковник, комиссар и этот самый Токтаев – оставил больше вопросов, чем ответов. К середине дня связисты всё-таки протянули телефонную линию, соединяющую штабную палатку Самарцева со станцией Миасс, и полковник немедленно передал через станционных телеграфистов в областное Управление госбезопасности просьбу выслать к месту происшествия самолёт, который бы доставил секретный пакет начальнику Управления. Нет, не секретный. СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЙ! Такой же гриф стоял на пакете, который собирался передать полковой комиссар. Они, скорее всего, написали примерно одно и то же, но так будет лучше: с ума сходят, как известно, поодиночке, а будь донесение от одного человека, его непременно посчитали бы сумасшедшим.
Сапёры уже выровняли площадку на берегу реки, обозначили её нужными для посадки знаками, и теперь Самарцев и Анохин молча курили друг напротив друга, дожидаясь, когда в небе затрещит самолётный двигатель. Вопросов друг к другу у них действительно было много. А ещё больше – к этим непонятным людям, перенесённым сюда неизвестными силами. Но оба понимали, что даже задавать эти вопросы – не их компетенции дело. Потому что всё, что те расскажут, имеет, как выразился Токтаев, которого все называют Бабай, «гриф секретности – перед прочтением сжечь».
Город, как и значилось в приказе, полученном вчера вечером, оцепили по всему периметру. Но часть свободных людей, как и просил Токтаев, выделили для сбора трупов погибших. Ими уже забили одну огромную яму на краю торфяника и уже выкопали вторую, но грузовики технической службы едва вывезли тех, кто просто лежал на улицах. Теперь очень аккуратно, чтобы не обрушились ставшие почему-то чрезвычайно хрупкими устоявшие дома, освобождали от тел умерших при Переносе квартиры.
Тела уже начали разлагаться, и под предлогом этого Самарцев приказал входить в квартиры только в противогазах и, во избежание заразы, ни в коем случае не брать из квартир никаких вещей. На самом деле противогазы нужны были всего лишь для того, чтобы солдаты не смели ничего читать. То, что весь полк теперь будет писать обязательство о неразглашении всего, связанного с выполнением боевой задачи в Миассе, ни комполка, ни комиссар не сомневались. Но чем меньше будут знать о будущем рядовые красноармейцы, тем лучше.
- Наконец-то! – вскочил с табуретки Анохин.
- И как ты услышал?
- У меня слух музыкальный! –засмеялся комиссар.
У-2, видимо, позаимствованный у штурманского училища в Шаголе, приземлился идеально. Короткая пробежка, разворот, и вот он уже катится к началу полосы, куда спешит полковое начальство. Пилот даже не стал глушить мотор, пока младший лейтенант госбезопасности расписывался за принятые пакеты и брал подписи за те, что привёз сюда. И вот стадесятисильный мотор снова зафырчал, а биплан, коротко пробежав по поляне, оторвался от земли и, набирая высоту пошёл в сторону Ильменского хребта.
- Ну, кажется, сбагрили ответственность! – облегчённо вздохнул Самарцев.
- Надеюсь, - в тон ему ответил комиссар.
К убитым Сашка подходить не стал. Ещё не хватало, чтобы рядом с трупами, когда их найдут, обнаружились и его следы! Эти люди знали, на что они идут. Да и, скорее всего, были вместе с этим Ковачем, когда убивали Димку. Просто потому, что в одиночку труп человека так далеко с дороги не забросить.
Вместо пяти или семи килограммов рюкзак теперь весил килограммов двадцать-двадцать пять. Сгрудившиеся на дне монеты больно давили на поясницу, а лямки, не предназначенные для переноски такого веса, впивались в тело, но расставаться со своим грузом Александр категорически не хотел. Не потому, что жадность обуяла. Просто будет несправедливо, если золото снова исчезнет.
В Сыростан он вернулся затемно, для чего пришлось переждать часа три, и в отцовский дом пробирался через огород, примыкающий к лесу. На следующий день, пересчитав монеты, он поделил их на четыре части, каждую из которых ссыпал в полулитровую пластиковую бутылку. Три бутылки и оба слитка закопал в сарае, прекрасно понимая, что сейчас ему нельзя «светиться» с этим богатством, поскольку Ковачу ничего не будет стоить выследить его, если он сунется пристраивать золото куда-нибудь. А четвёртую надёжно заныкал под заднее сиденье «Москвича», и покатил в Кусу.
